— Я схожу туалет поищу, — отвлек его от мыслей Слава.
— Сходи. Не перепутай только. Буква «Ч» — это «чоловичий», значит, мужской. А «Ж», в общем, как у нас…
— Не перепутаю. В крайнем случае, найду такой, где нарисованы фигурки в штанах и в платье.
— Давай. Жду тебя в гостинице.
В холле «Старой крепости», возле кожаного барьера, украшенного разлапистым растением, которые почему-то любят в гостиницах, Турецкий заказал номер на двоих и сел ждать Славу. Прошло уже полчаса, а Грязнов куда-то провалился. Что там у него, понос? Или «Ж» от «Ч» отличить не может? Сорока минут, учитывая малые каменец-подольские расстояния, за глаза должно было хватить для самого сурового поноса и поиска гостиницы в придачу. Турецкий забеспокоился…
С улицы, которая, судя по стрелкам, вела к гостинице «Старая крепость», Слава отклонился в боковой, вымощенный вековым булыжником проулок. «Ох, что-то зря я это сделал», — подумал он. Туалета здесь быть не могло. Судя по архитектуре, проулок строился в те времена, когда в городах царила сплошная антисанитария.
Сзади мелькнула какая-то тень.
— Простите, — обратился к ней Слава, — то есть, пробачьте… Иде здеся…
Задать вопрос он не успел. Перед глазами стремительно стемнело. Падения своего тела на булыжники он не почувствовал.
Очнулся Грязнов от боли. Не успел еще подумать о том, где он находится, как окружающая обстановка атаковала все органы чувств со страшной силой. Прямо над ним возвышалась деревянная перекладина на двух ногах, наподобие виселицы. К этой перекладине он был привязан веревками в полусидячем, полуподвешенном состоянии. Ноги притягивали к земле чугунные гири. Рядом на столе красовались железные воронки, щипцы, сверла, грубые подобия башмаков. И, в довершение картины, спиной к нему над жаровней, в которой пылали угли, склонялся полуголый палач в капюшоне, нагревая на углях очередное орудие пытки, смахивающее на кочергу.
10
Денис обычно блистал вежливостью с дамами. С Настей он отчаянно хотел встретиться, извиниться за давешнее недоразумение и незазвонивший мобильник, продолжить знакомство, которое они так удачно завязали… По мнению Дениса, знакомство мужчины и женщины завязывается только в постели, до этого поворотного пункта люди разного пола не имеют друг о друге представления. Помешал встрече водоворот затянувших его событий. В «Глории» и вокруг нее все точно сошли с ума, не давая ему ни одной свободной минуты. Вот, к примеру, взять вчерашнее утро, когда ему по телефону сообщили, что Толик Рузавин исчез.
— Как исчез, куда? Вы давно его видели? — расспрашивал Денис рыдающую мать, чувствуя себя провинившимся: он обязан был проследить за неопытным сотрудником. Забыл, как им дядя Слава руководил, когда он был в положении Толика? Но ведь он поручил надзор за Толиком Голованову. Где Голованов? Голованова под рукой не обнаружилось, зато под горячую руку лез Агеев с какими-то своими заморочками:
— Старая знакомая, Елена Анатольевна… Девочка тридцати пяти лет… Деньги из Америки…
— Дыытстыньты! — промычал Денис невнятное, но доходчивое слово, заставившее Агеева временно оборвать поток информации, а сам договорил с встревоженной Рузавиной, после чего повернулся к Агееву на вращающемся стуле. — Толик домой не возвращался.
— Что такое! — огорчился Агеев: Толика в «Глории» любили. — Зря мы его к художникам послали. Художники, искусствоведы, это ведь все народ опасный, Денис. Вот, к примеру, Калиниченко Елена Анатольевна…
— А что с ней? — обреченно спросил Денис, понимая, что, пока не выслушает новости, от Агеева не отделается и лучше сделать это прямо сейчас.
— Искусствовед. Свободный эксперт. К ней Степанищев приносил «Натюрморт с желтым хлебом» Шермана. Что бы вы думали? Каждый раз, как Файн приезжает в Москву и останавливается у Пескова, туда наведывается и Калиниченко. Зарабатывает мало, а живет с ребенком в трехкомнатной квартире в центре Москвы. На какие деньги? Старуха родственница прямо отвечает: «Наша Леночка получает деньги из Америки». Вот как!
— Да, тут что-то есть. — Денис не мог отделаться от мыслей о Толике. — А я вот чуть глаз не лишился, изучаю творчество другого искусствоведа.
Денис ткнул пальцем в направлении экрана компьютера, который сиял звездной чернотой. Стоило пошевелить мышку, и звездная ночь сменилась сложной таблицей.
— Вот, смотри, — ткнул Денис прямо в середину плода своих оперативных раздумий. — Пятьдесят процентов владельцев неизвестных ранее картин русского авангарда, которым выдавал сертификаты наш любимый Будников, как-либо пострадали. Одних ограбили, других убили, причем в пятнадцати случаях речь идет о почерке известных нам «морских котиков» Рубежова и Сальского. Девять картин всплыли у Миши Майера в аферах Файна. Остальные, наверное, ждут своего часа. Что скажешь?
— Ничего не скажу, — поразмыслил Агеев. — Не мешает проверить, каков этот процент у других искусствоведов, прежде чем делать выводы. Время такое, криминальное. Почему мы именно к Будникову прицепились?
— Потому что он величина, эксперт по русскому авангарду, сама Софья Ковальчук, или как там ее по отчеству, с его мнением считается. Потому что на его совести сертификат «Дереву в солнечном свете». Потому что многовато, как ни сравни, совпадений…
В это время снова зазвонил телефон.
— Дениска, узнаешь старого ворчуна Семен Семеныча?
— Семен Семенович, — обреченно промямлил Денис, — я на работе.
— А ты, может, думаешь, я не на работе? — налился ядом Семен Семенович. — А ты думаешь, работа — это достаточный предлог, чтобы обижать такую замечательную девушку?
Монолог Моисеева Денис выслушал молча, становясь все более растерянным, время от времени вставляя то «да», то «нет». Нажав на кнопку отбоя, потряс головой, словно в ухо ему набралась вода, после чего резко встал, заставив стул взбрыкнуть.
— Чего это с тобой? — полюбопытствовал Агеев.
— Да так. Найди Голованова и направь его на Толика. И надо все-таки побеседовать с Будниковым. А лучше установить наблюдение. — Подумав, добавил: — Но не сейчас. Позже, когда Файн приедет. Тут-то мы его связи и проследим.
Тут Денис допустил оплошность, о которой ему впоследствии придется пожалеть.
В Раменках-2 художники не отличались общительностью, чаще сидя по своим комнатам, и Матвей Пикаев, вернувшись с встречи, застал знакомую картину. Ему хотелось поскорее завернуть к себе: встреча его расстроила, в чем он не боялся сознаться. С человеком, который его разыскивал, Матвей заговорил как с равным себе, подразумевая, что тот в курсе всех событий, а выяснилось, что того используют как лоха, втемную. Он ничего не знал. Или прикидывался, что не знает. А если не прикидывался? Или, хуже, если это была проверка на вшивость? Эх, похоже, Матвей свалял дурака! В размышлениях о допущенной ошибке Матвей дошел до двери собственной комнаты, вспомнил о предлоге, под которым отпросился из бункера, и вынужден был вернуться.
