— Ну, пошли, — сказал Турецкий, когда они наконец с наслаждением вдохнули свежий воздух в тени корпуса.
— Куда?
— В старую крепость. Кто-то, помню, не так давно говорил, что мы в отпуске. Разве не так? Осмотрим местные достопримечательности, приобщимся к великому прошлому Украины. В общем, побудем добропорядочными туристами.
Старую крепость они все-таки осмотрели. Снаружи. Единственное, что успели отметить москвичи, так это то, что она была действительно старая.
— Приглашаем на увлекательную экскурсию! Казематы и подземелья! Камера пыток с подлинными орудиями! — распинался высокий очкарик студенческого вида на трех языках: украинском, русском и английском.
— Слава, не хочешь в камеру пыток?
— На работу, что ли? Так месяц еще не кончился!
И друзья со смехом прошли мимо исторических достопримечательностей в бар с притягательной надписью «Старая крепость». Теперь на вопрос о посещении старой крепости они имели право честно ответить: «Посетили!»
8
— У меня белила кончились, — заявил с утра младший из братьев Земских, Олег. Утро в Раменках-2 было понятием относительным: вставал, спал и писал картины каждый когда хотел; у одного сутки состояли из восемнадцати часов, а у другого из двадцати восьми. Но часы показывали половину десятого, а листок календаря недавно отрывали, стало быть, утро, а не вечер. — Эй, фрэнды, кто бы такой добрый сходил за белилами?
Вся компания дружно застонала: поднятие на поверхность из бункера было трудоемкой процедурой, и заниматься этим никому не хотелось. А тут еще поход по магазинам, с ума сойти! Придется вместо рабочей, измазанной масляными красками одежды натягивать цивильные брюки и рубаху, умываться, причесываться, бриться… Впрочем, в целях упрощения усилий по приведению себя в порядок большинство бункерных затворников отращивали бороды, за исключением Андрея Шарова, наголо брившего и голову и лицо. Да еще Эдик Амбарцумян, даже под землей не расстававшийся с привычками любимца женщин, подчеркивал французистость орлиного носа и миндалевидных глаз с помощью остроконечной бородки и аккуратно подстригаемых усиков. Но вдали от общества он ходил перепачканный красками, как все.
Надо признать истину: постепенно обитатели Раменок-2 превращались в кротов. Подземный образ жизни затягивал: начинало казаться, что на поверхности нет ничего хорошего и только под землей — подлинный кайф. В подземелье было удобно и уютно, здесь было все необходимое — конечно, кроме красок, которые не вовремя кончались. Если бы кончилась еда или средства гигиены, можно было бы послать охранника, но в вопросе покупки красок художники щепетильны.
— Так и быть, — откликнулся Матвей, — я схожу.
На него воззрились с недоумением. Матвей считался негласным лидером, атаманом в их маленькой банде. Чтобы он, как бобик, Олегу Земскому за белилами побежал?
На самом деле Матвею еще со вчерашнего дня приспичило прогуляться на свежем воздухе, и даже трудности подъема его не пугали.
Выбраться из подземелья можно было двумя путями. Традиционная дорога, на которую рассчитывали строители партийного убежища, была снабжена двухъярусной системой лифтов. Первый лифт выводил на промежуточную площадку, второй — на поверхность. Бомжи, как обычно, открыли особый русский путь, пользуясь незаделанным ходом, через который доставляли материалы строители. Бомжовый путь выводил в канализацию и был полон неожиданностей. Вдобавок эти вертикальные шахты, приводящие к канализационным люкам… Чтобы спускаться и подниматься по ним, требовалось обладать сноровкой спелеолога, к тому же можно было здорово перепачкаться. Поэтому Матвей предпочел лифты. По площадке второго яруса разлилась зловонная, химическая, судя по запаху, лужа. От охранников давно требовали ее осушить, но они почему-то не спешили заняться этим увлекательным делом. «Завтра, завтра…» Вот если художники объявят забастовку, мигом прекратят тянуть!
На выходе новенький охранник тщательно осмотрел высокого мужчину с рыжей разбойничьей бородой.
— Местные мы, местные, — глумливо-тоненьким голоском пропел Матвей, и охранник равнодушно отвернулся:
— Проходите, пожалуйста.
Чтобы добраться до настоящих Раменок, предстояло пересечь поле. Мокрой осенью, оледенелой зимой и ранней грязной весной это превращалось в испытание, но сейчас, в краткий сухой сезон лета, шагать по душистому разнотравью было сплошным удовольствием. Матвей размашисто шел, и лето оседало на его брюках легкими паутинками, семенами и пыльцой. На секунду пришла мысль не возвращаться в бункер. Залечь тут с мольбертом посреди поля и писать растения, которые колышутся перед глазами, пока не кончится лето. А зимой, пожалуй, можно и в Раменках-2 деньги зарабатывать. Зима в России длинная.
Матвей Пикаев был талантливым художником. Что заставило его отказаться от написания собственных полотен ради копирования чужих?
Матвей происходил из небогатой семьи. Мать, рыхлая женщина, в глазах которой вечно щелкал калькулятор, подсчитывающий копейки, подрастающие сестренки, все вместе в двухкомнатной квартире… А тут еще он со своими подрамниками, мольбертами и холстами, отказаться от которых было для него равнозначно смерти. Пикаевский талант признавали везде. На втором курсе преподаватели настаивали, чтобы он подал заявку на престижный конкурс. Матвей так и поступил: конкурс сулил большую премию. Питаясь одними макаронами, он гадал, какова будет сумма денежного вознаграждения, какую ее часть он отдаст семье, а какую потратит на себя… Конкурс он выиграл. Но денежная часть оказалась настолько мала, что делить ее не представлялось возможным. А основная часть награды представляла собой пышно оформленный диплом и книгу «Западноевропейский рисунок в собрании Эрмитажа». Книгу Матвей в ярости зашвырнул на антресоли, диплом разорвал и спустил в мусоропровод. Напрасно так поступил, суеверно думал он потом: словно спустил в мусоропровод свою удачу. Больше Матвей конкурсов не выигрывал. Ни одна галерея не принимала его работы. Его все еще признавали талантливым, но…
«Послушайте, молодой человек, — говорили ему, — вы же на самом деле молоды. Почему бы вам не почувствовать себя ближе к веяниям современности? Вы завязли в первой половине двадцатого века. Посмотрите на свои картины: это Шагал, это Пикассо, это кто угодно, только не наш современник. Присмотритесь к тому, что делает, скажем, Никас Сафронов…»
А Матвея тошнило от современной гладкописи! Он экспериментировал с цветом, с линией, отталкиваясь от того, что делали авангардисты. Если отсутствие коммерческого духа означает отсутствие современности, то он готов признать себя несовременным. Вот только никаких денег несовременность не приносит. Он избегает встречаться взглядом с матерью, которая при взрослом сыне продолжает быть основной добытчицей. Он устал так жить, он хочет заработать! Но как?
Ответ родился с железной логикой, сам собой. «Если мои картины напоминают Шагала и Пикассо, я дам вам Шагала и Пикассо. Они-то уж как-никак стоят больше моих аутентичных. Они, пожалуй, попадут в музей, правда, на табличке будет значиться чужое имя. А когда это произойдет, я громко объявлю: так это же никакой не Шагал, а я, Матвей Пикаев!»
