— Ни боже мой! — не покривил душой Агеев.
— Тогда журналист? — С пьяной проницательностью повар сощурился.
— Ты меня раскусил.
— Люблю газеты, особенно «МК». Спрашивай! Только на меня потом не ссылайся. Ничего не было, ты ничего от меня не слышал, и в глаза я тебя не видел.
— Заметано.
— Так про кого тебе надо? Про девок хозяина? Про боярыню? Это жена, значит…
Без труда не вытащишь рыбку из пруда. Килограмм пьяной болтовни пришлось просеять, прежде чем Агеев уяснил состав людей, которые появляются в доме Пескова лишь тогда, когда из Америки к нему прибывает толстый русскоговорящий друг мистер Файн. Это были лица исключительно женского пола, в отношении которого Файн был завзятым потребителем. Одну, впрочем, повар выделял:
— На девчонку похожа. Зовут Лена. Маленькая такая, словом, девочка, а самой уж лет тридцать пять. Но с ней обращаются по-особенному, она не из вертихвосток этих, которых Евгеша ради Абраши приглашает. Перед ней юлят: «Елена Анатольевна, Елена Анатольевна…» Песков ее пригласил как консультантку по антиквариату, она в этом вроде шарит.
— Точно — Елена Анатольевна? — переспросил Агеев.
Советское время прославилось своей наступательной силой. Военная оборона правила бал в стране. И, надо сказать, под влиянием командно-административных методов людям отошедшей эпохи удалось создать много ценного. Много просто дорогостоящего. Много выдающегося. Много страшного… Достижения в некоторых областях превосходили соответствующие достижения капиталистической системы. Впрочем, они порой оказывались настолько несогласуемы с новыми условиями жизни, что вместо того чтобы использовать, их оказалось проще законсервировать и навеки забыть.
Правда, память человеческая — ящичек со многими отделениями. И то, что забыли одни люди, могут вспомнить другие.
…На дворе осень 1982 года. По радио, в газетах, по телевизору, даже в детских передачах только и твердят что о военной угрозе со стороны США, о том, что война неизбежна, что война скоро будет… Говорят, в общем, правильные вещи: действительно, внешнеполитическая обстановка накалена до предела. Но враг еще не знает, что советское руководство активно готовится к обороне. На случай атомного нападения для членов Политбюро и ЦК КПСС строится бункер. Чудо-бункер! Снабженный системами очистки воздуха, позволяющими провести внутри сколько угодно времени. Запасов сухого пайка должно хватить не на одно десятилетие. Телесистемы внешнего обзора позволяют получать отчет обо всем, что творится на поверхности в радиусе пяти метров. Не забыты и такие мелочи, как зал торжественных собраний на пятьсот мест, кинотеатр на сто мест, четыре комнаты для релаксации, зимний сад, обогащающий воздух столь нужным в чрезвычайных условиях кислородом, медпункт, столовая и бар. Тяжелая болезнь, постепенно отнимающая движение, мешает Генеральному секретарю ЦК КПСС лично убедиться в том, насколько убежище, построенное по его приказу, соответствует знаку качества, но ему поступают отчеты. Скоро, очень скоро все будет закончено…
Однако еще раньше, чем строители смогли отрапортовать о завершении особо важного задания, умер Леонид Ильич Брежнев, наконец-то избавившись от государственного груза. От груза придворной лести и народных анекдотов, от необходимости улаживать дела членов семьи и выступать с трибуны, когда физическое состояние подсказывало полежать под теплым одеялом сутки-двое… Ноябрьские похороны заставили тайную стройку надолго остановиться: прораб ушел в тяжелый загул. Когда он вышел из загула, оказалось, что новый властелин одной шестой части суши и гроза алкоголиков Юрий Андропов не отдал никакого нового приказа относительно строительства, а со старым наблюдалась полная неясность. Спустя короткое время за железный занавес прилетела вестница мира от простых американцев, обворожительная девочка с солнечной улыбкой, Саманта Смит, а мы послали Америке в ответ русскую девочку Катю Лычеву, в международном воздухе чуть-чуть потеплело, и возникли первые сомнения, что секретный бункер пригодится. В эпоху перестройки и гласности о давным-давно законсервированном подземелье никто не вспоминал. Когда же первый президент Советского Союза лишился должности в связи с прекращением существования данной страны и на одной шестой части суши взамен казармы воцарился хаос, в недостроенном бункере поселились бомжи. Этих смердящих полуграждан не волновала запутанная история несостоявшегося убежища от несостоявшейся войны, они искали приют, который позволил бы им погреться, отоспаться, просушить возле разведенных прямо на бетонном полу костров свои лохмотья. Для разведения костров использовали коридоры и те помещения, что поменьше: необъятные, представлявшиеся в полутьме еще грандиознее зал торжественных собраний, кинозал и зимний сад угнетали, навевали страхи, как древние храмы, где приносились кровавые жертвы неведомым богам. Обломки строительного мусора давно пошли на растопку. Представляло некоторые неудобства отсутствие водопровода, однако эту проблему решил один сильный духом и телом выходец из ближнего зарубежья, продолбив в недостроенной части бункера выход к ручью, стекавшему по извилистому подземному ложу. Вода имела желто-зеленоватый цвет и попахивала канализацией, о ее происхождении лучше было не задумываться, но это была вода, ее можно было нацедить в чайник или кастрюлю, чтобы закипятить чаек, и, в конце концов, не такое было положение у новых жильцов убежища, чтобы привередничать.
Вместе с бомжами, но сторонясь их, в подземном доме обитало еще одно племя. Его представители не были завшивлены и грязны, их живописно-смелая одежда была далека и от цивильных костюмчиков, и от бомжового тряпья, вокруг костров они не пили подкрашенный чаем кипяток, наслаждаясь горяченьким, а курили самокрутки с травой, испускавшей дурнотный сладковатый дым, и вели заумные разговоры об искусстве и о политике, мешая иностранные слова с матерными, а накурившись, начинали сбиваться, вести себя неадекватно и дико хохотать.
— Во, художники от слова «худо» разгулялись! — опасливо шипели бомжи, запрятываясь подальше в бункерные закоулки. Соседство им не нравилось, но среди художников попадался народ мускулистый и мощный, закаленный растиранием красок и разминанием глины, и одолеть их в прямом столкновении дистрофичным от хронических болезней и недоедания цветам улиц нечего было и рассчитывать. Оставалось соблюдать правила мирного сосуществования.
А вскоре пришел конец бомжатнику. Один из художников, которого здесь звали Матвеем, однажды вечером пришел в бункер один. Нет, не один, а с компанией, но компания оказалась не его. Он привел горообразных парней свирепого вида, внушительно поигрывающих дубинками и кастетами.
— Вот видите, — сказал Матвей, — место надежное. Никого не осталось, только эти…
«Эти» с фантастической скоростью покидали подземелье. Одни бежали своими ногами, другие, которым повезло меньше, летели по воздуху. Мужик по кличке Костыль сломал два ребра. Полоумная баба, которую звали тут Незабудкой за то, что у нее вся кожа была в синих пятнах, умерла: кажется, у нее разорвалось что-то в животе, хоть вроде ее и не били, а просто швырнули. Бомжей потрясла не смерть их товарки, а то, что после смерти ее лицо разгладилось и стало ясно, что Незабудка была еще совсем не старой.
