— Знаете, зачем спросил о вашей профессии? Чтобы проверить, как у вас с памятью. Хорошая или… не очень. Дело в том, что мне чрезвычайно важно одно обстоятельство. Я попрошу, предложу, прикажу — как вам будет угодно понимать — запомнить мои слова и в точности, как говорится, не прибавляя и не убавляя ни запятой, передать вашему супругу — Александру Борисовичу. Фамилия которого, как и ваша, естественно, вовсе не вызывает у меня никакой ухмылки непонимания. Догадываетесь, о чем я?
— Надо полагать, о ком? О хамоватом менте?
Незнакомец рассмеялся:
— В самую точку! Но, уверяю вас, он не заканчивал ни консерватории по классу фортепьяно, ни юридического факультета Московского государственного университета.
— Это не предмет ни оправдания, ни гордости.
— Но вот как вам Александр Борисович разрешает произносить слово «мент», этого я не понимаю.
— Очень просто. Мы привыкли называть вещи своими именами. Не людей, а вещи. Разницу чувствуете? Например, Слава Грязнов может позволить назвать сам себя ментом, ни чуточки не унижаясь при этом. Но лично у меня никогда бы и язык не повернулся. А тот, о ком речь, он мент и есть, ментяра поганый, оборотень, уголовник в украденной форме. Это не горячность, это мое убеждение.
— Превосходно, — сухо заметил незнакомец.
— Между прочим, хочу добавить к тому, с чего мы начали эту… беседу. Мужчина — помните? — он первым делом представляется даме, не заставляя ее думать про себя: «Вроде на вид человек приличный, а на самом деле — козел козлом».
— Ну и язычок у вас, однако, — хмыкнул мужчина.
— С молодежью работаю, у них-то поострее будет!
— Дай бог, дай бог… Дмитрий Сергеевич, с вашего разрешения. Так вот, уважаемая Ирина Генриховна, что я хотел… давайте все же так: предложить вам передать своему мужу… Он-то как относится к музыке?
— Это важно?
— Хотелось бы знать.
— Мне не нужно прикладывать усилий, чтобы затащить его на хороший концерт в консерваторию, скажем. Но это совсем не означает, что он немедленно и без остатка погружается в музыку. Чаще продолжает размышлять о своих служебных проблемах. Но ведет себя вполне пристойно, мне за него не стыдно.
— Превосходная характеристика! — засмеялся вдруг Дмитрий Сергеевич. — Лучше, пожалуй, не скажешь. Так вот… — он стал снова серьезным, и взгляд сделался жестким и даже злым. — Передайте ему дословно одну короткую фразу: «Самая лучшая музыка — это тишина».
— Что, и все? И он, вы полагаете, поймет, о чем речь? — спросить-то Ирина спросила, но вдруг почувствовала, как ледяным холодом окатило живот, и это страшное ощущение стало подниматься выше, к груди. Стоило немалого труда сдержать себя. Что уж, разве совсем она полная дура? Непонятно, о чем речь? Ирина едва сдерживала себя, чтобы… не разрыдаться, так вдруг стало все вокруг отвратительно…
Но Дмитрий Сергеевич ничего этого, похоже, не заметил. Полутьма здесь все-таки, неуютно, да просто противно.
— Он обязательно поймет, — сказал Дмитрий Сергеевич, поднялся и снова спросил: — Так передадите?
— Передам, — тихо ответила Ирина.
— Что вы ему передадите? — уже настойчиво потребовал он. — Повторите!
Это было резко, как удар хлыста по лицу. И снова Ирина заставила себя сдержаться.
— Самая лучшая музыка — это тишина.
— Все верно, — почти ласковым голосом подтвердил он. — Благодарю и прощайте, сейчас за вами придут и отправят туда, где находится ваша машина. И ничего не бойтесь. Но, на всякий случай, постарайтесь не рисковать своей Ниночкой, прелестной девочкой, которая именно в эти минуты катается с подружкой Леной на новеньком снегоходе в Успенском, что по Рублевскому шоссе. Вряд ли мы увидимся еще раз, но, поверьте, я сохраню о нашей с вами встрече самые лучшие воспоминания. Всего хорошего.
И он ушел, этот вежливый негодяй. А она так и осталась сидеть верхом на своем осточертевшем стуле.
За ней пришли двое тех же милиционеров, что привезли сюда. Ни слова не говоря, подняли со стула, надели на голову шерстяную шапочку, которую опустили до подбородка, и, подхватив под обе руки, повели. На улице — это она поняла по холодному ветру, вмиг пронизавшему ее насквозь, — сели в машину. И снова один из них прижал ее своим туловищем к спинке сиденья, так что руки было невозможно освободить.
Ехали довольно долго. Останавливались, снова ехали. Наконец затормозили, и сидевший рядом с ней рывком сдернул с нее шапку. Ирина даже зажмурилась от яркого солнечного света, бившего в глаза.
Водитель, тот вежливый хам, слегка обернувшись к ней, улыбнулся и, протягивая ключи от ее машины, сказал:
— Брелочек красивый. — это он имел в виду фонарик из Японии, презентованный Славой. — Слышь, подарила бы? Тебе чего, другой дадут, а? А мы, заметь, пальцем тебя не тронули, хотя ведь запросто… А может, ты сама хочешь? Так тут есть одно местечко, сгоняем, а? Мы ребята ласковые, можем и по очереди, а ты телка красивая, жалеть не будешь, а? Ну ладно уж, подари, что ли, на память…
— Смотри, парень, твои дела… — А сама лихорадочно оглядывалась, узнавая, где она. Вон увидела наконец свою «ласточку» на противоположной стороне улицы.
А мент тем временем ловко отцепил фонарик от кольца с ключами, кинул их в ее сумку и отдал. Его напарник, перегнувшись через нее, распахнул дверцу справа, сильно надавив при этом своей тушей ей на грудь, и, пока она задыхалась, едва не теряя сознание, буквально выпихнул ее из машины. Ирина поскользнулась, упала на руки, стукнулась больно коленками, а их машина тут же рванула вперед и помчалась к осевой линии, нагло подрезая другие автомобили. Менты — одно слово, делают что хотят…
Успела! Даже еще не поднявшись на ноги, она изогнулась, вывернулась и прочитала-таки цифры на синем номере — букву «а» и «4721». Все, свободна!..
Она подумала, что сию секунду кто-то кинется к ней на помощь, поможет подняться. Но на нее с презрением, как на вышвырнутую из машины вокзальную проститутку, смотрела одна продавщица семечек, старая, сморщенная, закутанная в три платка, стоящая возле своего мешка. Шли мимо прохожие, торопились, не обращая внимания на поскользнувшуюся женщину — в весьма странном для такого времени года коротком платье и без верхней одежды.
Ирина поднялась и, словно оплеванная, поплелась по подземному переходу на другую сторону Бутырской улицы. Господи, как ей хотелось разреветься сейчас — громко, по-бабьи истошно, во весь голос! Видно, уходило напряжение, которое держало ее всю ночь, а теперь воля расслабилась…
Поднявшись снова на улицу, она подошла к машине, вставила ключ в дверцу и… попала в жесткие лапы новых ментов!
— Чтоб вы все были прокляты! — завопила вдруг она и стала ожесточенно вырываться, но те держали крепко.
И тогда — о господи! — раздался другой, такой же отчаянный крик:
— Ира! Свои! Ирка!..
