Сафиев был по-прежнему верен себе — молчал как рыба, но Турецкий мог бы поклясться, что того крепко озадачили признания расколотых уголовников. Ведь если они уже признались, зачем же их отпустили? Или это у них, у следаков, такой способ — достать всех остальных?
Николай уже устал, видимо, следить за собой, и теперь взгляд его был напряженным и выдавал явное смятение. Хотя ни слова так и не было произнесено. На что надеялся? Верил, что свои не дадут пропасть? Или это был все-таки страх за собственную шкуру, который он сдерживал изо всех сил?
Сам же Турецкий сделал вид, что для него показания уголовников, взятых с поличным, ничего нового не открывают — обычное дело, идет следствие, добываются новые факты и доказательства вины подозреваемых. Рутина, одним словом. Вот именно это нарочитое спокойствие и должно было, по идее, сыграть свою роль.
…Турецкий снова ехал в следственный изолятор номер два, в так называемые Бутырки, что на Новослободской улице. Ехал, размышляя о том, какой еще крючок найти, чтобы подцепить этого проклятого Сафиева. А в голову лезли совсем, можно сказать, посторонние мысли. Ну, например, чем вызвана странная Славкина пессимистическая уверенность, что им дело о похищенном автомобиле Питера Реддвея еще выйдет боком. Почему? Но Грязнов отделывался невразумительным пожатием плеч и ссылался на свою интуицию. Что-то частенько в последнее время она становилась у него задействованной…
ДТП произошло на Садовой-Самотечной улице, когда он выныривал из-под эстакады, чтобы ехать к Долгоруковской улице, а затем по ней — прямо до Бутырок. Все произошло до обалдения примитивно. Оказывается, не надо никакого Большого кольца, чтобы тебя элементарно подставили, да где! В ста шагах от ведомства генерала Фролова! Это ж кому рассказать!
Турецкий дождался разрешающего сигнала светофора, а затем, оглянувшись и не обнаружив за собой никакой опасности, пошел на левый поворот. И тут откуда ни возьмись прямо перед его носом слева резко затормозил черный «БМВ». Александр Борисович среагировал молниеносно, да и тормоза у него были, слава богу, что надо. «Лада» резко стала, но ее чуть качнуло вперед, по инерции — самую малость. Но именно этой малости было достаточно, чтобы бампер машины прикоснулся к правой дверце иномарки.
«Твою мать!» — сказал сам себе Турецкий и, снова обернувшись, вышел из машины, чтобы посмотреть, что могло случиться. Ну что никаких там вмятин быть не может, не говоря о царапинах, он знал. Но «БМВ» стоял как танк, никто из него не выходил, не кричал, хотя именно он откровенно нарушил правила.
Можно, конечно, плюнуть на все, поскольку следов действительно не было — аккуратно коснулась «Лада» важного иностранца, но сам факт наглой подставы возмущал. И Александр Борисович решил «врагу» спуску не давать. Он обошел чужую машину и постучал в затемненное стекло со стороны водителя. Оно медленно поехало вниз. Показалась совершенно наглая рожа — иначе не скажешь.
— Те че, фраер? — с грубой насмешкой спросила рожа, представлявшая собой почти законченный шар — нос был плоским, как у многократно битых боксеров, а уши плотно прижаты к бритому черепу. — Может, тя поучить конкретно? Чтоб ты типа ездить научился, а?
Турецкий смотрел и размышлял — врезать по этой харе? Вот так, с размаху, как гвоздь заколотить по самую шляпку? Или послать наглеца подальше. Но оказалось, что для них это была как бы разминка, предварительный базар. Резко распахнулась задняя дверца, и оттуда вынырнул другой такой же, разве что взгляд был не откровенно свинячьим. Но тоже здоров.
Да, вот теперь как нельзя кстати пришло самое время подраться генералу юстиции с уголовниками.
Турецкий отступил на шаг, невольно давая этим двоим оперативный простор, и… улыбнулся. Нет, братцы, хотелось ему крикнуть, такое простой удачей не бывает. Справа от его «Лады» остановилась темно-коричневая «девятка», из которой, будто черти из табакерки выскочили Агеев с Щербаком.
«Спокойно!» — так Александр Борисович понял жест Щербака. И опустил руки, приготовленные для отражения удара. А вот наглецы этого не поняли. Они не оборачивались и не видели подмоги «фраера», которого определенно собирались немедленно уделать. Поучить прямо на глазах у московской гибэдэдэшной власти… Тут, видно, у них дополнительный кайф имелся.
Щербак подошел сзади к братану и тронул того за плечо. братан сперва изобразил на физиономии удивление, а потом медленно повернул голову. И… икнул, причем довольно громко, после чего стал медленно оседать на асфальт, очищенный от льда и присыпанный какой-то мокрой дрянью.
Водитель не видел происшедшего. Он вылез из-за руля, усмехнулся и повернул голову, чтобы посмотреть на партнера. И замер. Тот лежал, привалившись головой к заднему колесу. Вот так — лежал, и никого рядом с ним не было. А обидчик, который точно не подходил к нему, стоял себе и откровенно щерился. Ну, блин!
Бывший «уделанный боксер», надо понимать, пребывал в сомнениях — с чего начать? братану помочь, который почему-то изображал, что он типа в нокауте, или врезать для начала фраеру? Его минутные тугие раздумья прервал столь же трогательный, почти интимный, как и у Щербака, жест со стороны Филиппа Агеева. Легкое такое похлопывание по плечу. «Рожа», как окрестил его для себя, естественно, Александр Борисович, головы не повернул, он лишь скосил крохотные свои глазки и тут же словно бы получил кувалдой по мерзким «зеркалам своей души». Это сравнение, вспомнил Александр Борисович, принадлежало знаменитому финскому писателю Мартти Ларни. Давно читал его Турецкий, еще в университетские годы, когда им все увлекались. Но почему именно оно возникло в данный момент? Ах, ну конечно, звук удара был такой, будто разбилось что-то стеклянное — блин-блям-хлюп! И «рожа» так же медленно, как его напарник, сполз спиной по автомобильному боку на асфальт, где и лег — уютно так, скромненько, а главное — тихо.
— Как вы здесь оказались?! — прыснул смехом Турецкий, уже оценив, от чего его только что избавили бравые парни Дениса.
— Андреич велел, — тоже улыбаясь, сказал Филя, вытирая носовым платком свой кулак. — Весь в соплях теперь, показал он красные следы, — разумеется, от носа «рожи», от чего же еще! — Сейчас, говорит, без поддержки никак нельзя, обязательно будут провокации, ну вот мы и поехали за тобой, Сан Борисыч. А ты не задел его, нет? О-о! — восхитился он, обнаружив отсутствие зазора между бампером «Лады» и боком «БМВ». — Четко сработано! Так чего же они хотели?
— Подраться, наверное, — беспечно ответил Турецкий.
— Переносится на следующий раз, — хмыкнул Щербак, садясь в машину. — Александр Борисович, только ты, пожалуйста, не гони. И правил не нарушай. Тебе легко — ты генерал, а что делать нам с Филей?
— Куда?! — возмутился Агеев. — А погрузить в катафалк? Простудятся ведь братишки, век потом себе не простим! Надо, Коля, во всех ситуациях оставаться гуманным человеком. И, хотя бы отчасти, заботиться о ближнем своем. Даже если он того не достоин.
И пока они, стараясь не запачкаться, погружали вялые тела в машину, проезжавшие на поворот автомобили опасливо притормаживали, водители осторожно выглядывали и тут же нажимали на газ — от греха лучше держаться подальше, а то от этих бесконечных разборок все давно устали…
