Исса, как мог, пытался отговорить младших братьев, но это ему не удалось. А когда после всех событий они исчезли, тот же человек сообщил ему, что оба брата арестованы, но могут быть выпущены на свободу под залог или каким-либо другим способом, если будет выведен из дела московский следователь Турецкий, присутствие которого мешает освобождению его любимых младших братьев.
Он, Исса Арсланов, трижды пытался осуществить задуманное.
Первый раз во время траурного митинга, но тогда его засекли сотрудники службы безопасности губернатора Платова, и он в ходе митинга был вынужден дважды менять позицию и в конце концов не смог довести дело до конца, так как потерял Турецкого в толпе.
Затем он получил точное указание, где живет Турецкий, и произвел выстрел, который, однако, как выяснилось, не достиг цели, из-за чего через несколько дней пришлось проникнуть в больницу, где он и был схвачен. Все время между выходами на свои акции он проводил в лесном лагере под Степногорском, так как ему сообщили, что в городе после воскресных событий идут облавы и особенно охотятся на чеченцев. Точное местонахождение лагеря ему неизвестно, так как его привозили и увозили в закрытом фургоне, хотя место это он, наверное, узнал бы без труда. В лагере он занимался огневой подготовкой — два-три часа стрелял в тире из разных видов оружия. За время нахождения там несколько раз видел Павла. О смерти братьев он не знал вплоть до того момента, когда ему были показаны фотографии их тел.
Когда он замолчал и закурил, тоскливо глядя в окно, Турецкий молча сел за стол перед ним, рядом с Рыжковым и подошедшим поближе Даниловым. Они встретились глазами, и Исса Арсланов отвернулся.
— Ну что, Исса, — спросил Турецкий, — вы, кажется, теперь поняли все? А ведь не только мне, но и вам повезло, что вы меня не ухлопали. Потому что вас непременно убили бы самого, как только ваши наниматели получили бы подтверждение, что вы сделали свое дело. Пристрелили бы, как и ваших братьев, и бровью бы не повели. Подумать только, если бы вы знали, что за пистолеты они дали вам в руки! Знаете, я не слабонервный, но и у меня мороз по коже идет.
Исса слушал его теперь очень внимательно, сдвинув брови. Они действительно были все похожи, эти трое парней, по воле судьбы и по воле истории ставшие бандитами и убийцами.
— Я думаю, ваш дядя Али сумел вам все объяснить гораздо лучше, чем смог бы я, — продолжил Турецкий. — Вы уже сами поняли, конечно, какую важную роль тут сыграл этот Павел. Скажите, вы узнали бы его? От этого зависит невероятно много, может быть, даже больше, чем кажется нам с вами.
Исса говорил по-русски намного хуже своего дядьки, и все же это была ясная и точная русская речь.
— Жалко, — сказал он, — я бы его сам... Только как? Я же тут у вас... А дядя Али велел слушать вас, верить вам, делать все, как вы скажете. Покажете — узнаю.
— Хорошо, Исса, — кивнул Турецкий. — Если получится, попробую смягчить вашу участь. Все- таки вы никого не успели убить. И хотя по закону покушение, статья тридцатая Уголовного кодекса, а вы покушались трижды, является преступлением, я не хочу, чтобы вы сгинули в лагере на пятнадцать лет. Свое вы получите, но не более того. И вот что, Исса... У вас хорошее лицо — хватит преступлений, хватит убивать! Я не собираюсь читать вам морали, я действительно думаю так: хватит, уже все устали. У нас совсем не остается времени на жизнь. Этак скоро мы все просто перебьем друг друга.
— Слушай, Турецкий, — тихо сказал Исса. — Это правда, ты велел отдать моих братьев, чтобы их похоронили, как велит Аллах?
— Да, я.
— Благодарю тебя.
И его увели.
64
Пошла вторая неделя новой жизни. Денис Грязнов исправно посещал лекции, вел конспекты, на занятиях появлялся без опозданий, на семинарах на вопросы преподавателей отвечал четко и без запинки, производя на всех впечатление серьезного студента, зубрилы-провинциала, готового землю рыть, чтобы выбиться в люди и навсегда сделать ручкой своей далекой дыре.
На самом же деле внешне спокойный, даже чуть медлительный Денис изнывал в этой тихой заводи размеренного учебного процесса. Он приглядывался, прислушивался, отмечая любые настораживающие черточки в поведении соучеников. Но пока что ничего ценного в плане его тайных интересов не обнаруживалось, и он уже порой в глубине души проклинал себя за то, что поддался на уговоры дядьки и очутился в этом болоте, где безуспешно пытался корчить из себя тайного агента.
И вдруг в один из дней — или это только почудилось ему? — он, кажется, шестым чувством уловил легчайшее дуновение того, что уже отчаялся найти. Сам не ведая почему, он вдруг решил профилонить одну из лекций и заглянул в неурочный час в жалкую университетскую столовку, будто навеки пропахшую этой вечной кислой капустой и суррогатным кофе.
Они сидели в углу за двумя сдвинутыми вместе столами, не спеша потягивали из банок немецкое пиво и закусывали соленым арахисом, что было
явно не по карману всем тем, с кем его здесь уже свела студенческая скамья и стены общежития.
Он, кажется, явно свалял дурака, не заприметив их раньше. Он сидел, опустив глаза в учебник, перелистывал страницы, но нет-нет да и бросал короткие прицельные взгляды в сторону тех парней.
Сейчас их было семь человек, но он вспомнил, что там, в обшарпанных стенах общежития, встречал членов этой бравой семерки и с другими, неуловимо похожими на них, причем у большинства из них еще были на лицах следы того, что они побывали в недавней серьезной потасовке: пластырные наклейки на скулах, рассеченные губы, отцветающие синяки. Впрочем, эти почетные знаки носили многие студенты, но сейчас для Дениса они обрели почему-то важное, как сказал бы дядя Саша Турецкий, «безусловно доказательственное значение».
«Студенты? — спросил себя Денис. — Ну да, конечно... Кем еще они могли быть?»
Хотя на первый взгляд и совсем другая публика. Что-то еще казалось в них настораживающим и подчеркивающим единство... И вдруг он сообразил: руки! Загрубевшие, мясистые руки спортсменов, и не просто спортсменов, а тех, что всерьез и давно занимаются боевыми искусствами и разными восточными единоборствами, прежде всего карате, у-шу и конг-фу. Возможно, не брезговали и нашим боевым самбо. Во всяком случае, у всех на костяшках пальцев и ребрах ладоней были набитые многомесячными тренировками жесткие бугристые мозоли, похожие на загрубевшие наросты на коре деревьев.
«Эге! А ведь встреча с этими студиозусами мирному населению ничего хорошего не предвещает... Ну ладно там я — я кое в чем по этой части преуспел... »
Кажется, он чуть дольше засмотрелся на них, чем следовало, потому что поймал на себе два-три коротких внимательных взгляда. Он поднялся, отнес тарелку и стакан на мойку, кинул книжку в сумку и легкой, чуть танцующей, пружинистой походкой пошел к выходу между рядами столиков. И когда он уже был у самых дверей, оглянулся на миг и увидел, что почти все сидевшие в углу так же серьезно и внимательно провожают его, глядя в спину, такими же холодными внимательными взглядами.
