— А чего ж нет, — пожал плечами тот и поднялся с койки, всем видом выражая удивление и так же удивленно-недоуменно подмигнул своим соседям по комнате.
Они вышли в коридор и уселись на подоконник.
— Грязнов, так? — спросил ответственный
— Ну, Грязнов, — согласился Денис. — Что ж теперь делать?
— Разговор не про то. А я Кучерков, и как член студкома и университетской ассоциации самоуправления...
— Слушай, ты большой человек, — перебил его захмелевший Денис.
— Слушай, Грязнов, ты можешь не перебивать?
— Так точно, гражданин начальник! — посерьезнел Денис.
— Вот-вот, — кивнул ответственный. — Примерно о том и речь. Когда тебя к нам зачисляли по переводу, я видел твои документы...
— Ну так что? Документы как документы...
— Ну, положим, не совсем так. Ты ведь уже в армии отслужил, да? И, кажется, в десантных?
— Слушай, браток, — уже 'совсем другим голосом и далеко не так дружелюбно придвинулся к нему Денис. — Ты чего мне тут прокачку делаешь?
— А то, что непонятно мне, как так получилось, что учился ты вроде бы в вузе, а потом вдруг забрили? Неувязочка...
— Слушай, милый мой, — нехорошо улыбнулся Денис, — ты ж говоришь, документы видел. Так к чему вопрос?
— Тебя же выперли за хулиганку с первого курса! Там у вас, в Барнауле...
— Ну хорошо, — грубо сказал Денис. — Был такой факт, дальше что?
— Ну а потом что было?
— Ну, блин! Ты чего там на физическом дела-
ешь? Ты бы к нам шел, на юрфак. Следователь был бы высший класс... Или ты — тук-тук, я твой друг?
«Вот ведь зараза, — подумал Денис, — дернула нелегкая эту поправочку в биографию внести! Вот теперь и расхлебывать — то ли на пользу, то ли вся затея коту под хвост».
— Тебя же не только из института выперли, тебе ведь, дорогой, и срок намотали...
— Тоже мне срок, — оскалился Денис. — Полтора года всего! Да и то под амнистию попал... Ну, было! А потом была армия и штурм Грозного, между прочим. И четыре благодарности командования, и медаль. Ты тогда, сука идейная, когда мы в этом Грозном по уши в дерьме и крови сидели, где был? В библиотеке? Или призы в олимпиадах брал? Будет мне тут мозги компостировать, рентгенолог! У меня уже за спиной судьба, понял, ты? И много такого, чего ты, мальчик, и не нюхал. А потом был дембель и письмо Квашнина, чтобы учли мои боевые заслуги и чтобы в вузе восстановили, причем на мой, на юридический. Я это право свое солдатским потом заработал, усек? Видно, ты, Кучерков, когда свой нос в мои бумажки совал, кой-чего недосмотрел, хоть и бдительный. Так что мой тебе совет: хочешь жить, как жил, ты со мной лучше дружи. Наша дружба, десантная, — вещь надежная, пригодится. И совет номер два: о том, что узнал, лучше не звони. И не очень-то важничай, студком! Что касается выпивки, обещаю: в общаге больше ни грамма. Да и не любитель я. Так только, символически... У меня, брат, свой в жизни прицел: адвокатура. И ошибки молодости тут совсем ни при чем. Ну что, дружба?
— Дружба, — несколько пришибленно пробормотал ответственный Кучерков.
56
Оставшись «на хозяйстве» в своем агентстве «Глория», Грязнов первым делом решил провести как бы инспекцию, инвентаризацию всего, что делал в последнее время его прыткий племянник. К его удивлению, а порой даже и восхищению, оказалось, что Денис, как директор и администратор, как руководитель в полном и, так сказать, в первичном смысле слова, оказался на высоте, причем на высоте действительно сложных, как теперь говорили, системных задач. Он поставил работу на широкую ногу, мыслил масштабно и глубоко. В этом, наверное, выражало себя лицо нового, жестко прагматичного поколения, и, оглядываясь в прошлое, Слава не без смущения думал, что в возрасте Дениски он был совсем другим и, конечно, не потянул бы такой работы.
Так прошло несколько дней. Конечно, он испытывал знакомое томление без своего МУРа — состояние, которое не то у Фрейда, не то у Фромма, а может быть, и у Юнга было названо фрустрацией, — чувство глубокого неудовлетворения и тоски от неутоленного желания. Все-таки он был опер до мозга костей. Вне зависимости от тяжести погон и обилия звездочек на плечах. И теперь, отрешенный от главной своей работы, он чувствовал себя каким-то никчемным обрубком, выброшенным на эту самую знаменитую свалку истории.
А еще внутри его ел заживо и подтачивал невидимый червячок совести, угрызал, как мог. Грязнов понимал: тот звонок Турецкого, как бы бесцельный и ни к чему не обязывающий, повелевал, оставив все дела, кинуться на подмогу другу. Но теперь, в этом каверзном, насквозь пропитанном пресловутой «грязью политики» нашумевшем деле, он мог быть задействован лишь как лицо официальное. Всякая самодеятельность тут могла принести только непоправимый вред и вместо помощи — дискредитацию всей работы Саши Турецкого.
И, видно, небо услышало его безмолвные молитвы закоренелого атеиста. В один из дней, уже под вечер, пришло сообщение о том, что Президент своим указом назначил нового министра внутренних дел взамен того серого, неслышного господина,
носившего столько времени весьма унизительную бирку «и. о».
Новым министром стал профессор Дмитрий Сергеевич Пашков, человек разносторонних дарований, прошедший по всем ступеням милицейской иерархии, знавший их дело как свои пять пальцев и до дня своего назначения возглавлявший кафедру уголовного процесса в Академии МВД.
Как ни странно и ни удивительно, наконец-то выбор пал на нужного человека. И когда, буквально через три дня, едва приняв дела, Пашков позвонил ему прямо домой, полковник Грязнов был по-настоящему тронут этим жестом министра, рискнувшего плюнуть на субординацию.
— Ну, — спросил Пашков, с которым раньше они не раз пересекались на разных научно-практических и методических совещаниях и прочих конференциях и всегда говорили в унисон и не таясь, симпатизировали друг другу, — как отдыхается, Вячеслав Иванович? И потом, что это вы, дорогой мой, оскоромились, не поздравили меня с назначением на высокий пост? Многие ваши коллеги на сей предмет стояли в затылок и уж не знали, как расшаркаться.
— Премного виноват! — усмехнулся Грязнов. — Видно, шпоры мешают. А может, просто побоялся ваш паркет поцарапать, изодрать, так сказать, министерский ковер. А так, конечно, поздравляю от всего сердца! А рассыпаться в любезностях... По- моему, вы, Дмитрий Сергеевич, далеко не тот, кто в этом нуждается.
Пашков слушал и посмеивался. А потом сказал:
— Ладно, Вячеслав Иванович, шутки в сторону. Слишком мало времени, дорогой. Ведь никто не знает, когда меня скинут отсюда. Сейчас ведь все так быстро делается, правда? Вот и с вами быстро получилось. Можете мне ничего не рассказывать, я все знаю. Мотивы моего звонка самые простые: вы мне нужны. Слишком мало остается людей вашего класса. Это даже не комплимент, а грустная констатация. Прошу вас, возвращайтесь.
