Он вернулся к столу и спокойно, властно уселся в свое кресло — заметно похудевший за минувшие три-четыре года, но все еще массивный, с тяжелыми покатыми плечами штангиста или борца. Чуть опустил голову на грудь, прикрыл глаза и задумался, словно задремал на несколько секунд. И промчались перед ним видения, пронеслись, неуловимые, как облака, и сам он будто перенесся на много, много лет назад.
В тот год, восемьдесят третий по счету этого жаркого века, на свете приключилось много всякого, и, наверное, мало у кого отложились в памяти семь пожаров, случившихся на протяжении года в самых разных местах великой советской империи. По каждому из них возбуждались уголовные дела, которые, впрочем, решительно ни к чему не приводили и бесславно прекращались как сотрудниками внутренних дел, так и органами госбезопасности.
То ли обширная территория страны тому виной и причиной, то ли отсутствие тогда компьютеров, но как-то уж так незадачливо вышло у отечественных оперативников, что все эти чрезвычайные происшествия остались нераскрытыми, в разрозненном беспорядке, и никому не пришло в голову объединить их и провести следствие по совместным делам, хотя случаи как бы сами напрашивались на это.
Никто не допетрил, не сообразил, что если, пусть и на дистанциях огромного размера, на расстоянии в тысячи верст, вдруг начинают сгорать особо охраняемые помещения с картотеками паспортных отделов милиции, столов личного учета отделов кадров, военкоматов, учебных заведений и промышленных предприятий, то это, скорее всего, неспроста и некая связь между ними наверняка прослеживается.
Но в конце концов спохватились, объединили и свели оперативные сводки, однако, видно, поздно уже было, и сгорела, обратилась в пепел та красная нить, которая, может, и привела бы к тому, кто повадился подпускать в самые серьезные и тщательно охраняемые помещения красного петуха.
Ну, что сгорело, то сгорело, обратилось в прах, в черную бумажную золу.
Клемешев открыл глаза и снова закрыл. Где найти талантливого писателя, способного рассказать о его жизни? О мальчишке-сироте, попавшем в суворовцы, а после в командное офицерское училище, откуда вырвали, едва дав доучиться, и с первыми колоннами перебросили на юг. Затем — несколько дней минимальной подготовки и через границу, в горы, где уже в первые часы началась смерть, а он — командиром над мальчишками лишь двумя годами моложе, испуганными, трясущимися, ни черта не понимающими...
А после — два года там, в этих проклятых горах, где его заставили и научили убивать, а он оказался исправным учеником и делал это, в отличие от
большинства других, на удивление легко и не мучась бессонницей и ночными кошмарами.
И сам много раз только чудом увертывался от пуль и осколков и все смотрел, вглядывался в то, что видел вокруг... Вот так смотреть, вдумываться и делать выводы он научился сызмальства, еще в детдоме. А тут, в составе «контингента», он довольно скоро смекнул, что не все тут воюют за идею, в которую, честно говоря, и не верил никто, даже последний салага, что тут башковитые люди налаживают связи и делают деньги, а значит — это шанс, быть может, единственный, чтобы вырваться из нищеты и бездомья.
Оружие из России шло эшелонами, потом, через горы и перевалы — автокараванами, летело набитыми до предела транспортными самолетами. Но не все уходило по назначению. Перепадало и врагу, и это было часто совсем несложно в условиях, когда жизнь не стоила ни копейки и люди гибли и исчезали десятками,, пропадали безвозвратно — то ли в «вертушках» сгорали, то ли падали в пропасти, то ли навеки канули в плену.
Он ненавидел тех, кто затеял все это и жировал и нагревал руки. А кто он был? Всего только старший лейтенант, а после — капитан. В их частях, в вечно обманутой и обделенной матушке-пехоте, с прохождением по званиям было туговато. Его перевели в спецназ. Операции и рейды, захваты, трупы у дувалов, дым и копоть... Он давно перестал считать, сколько их там, за спиной, этих «жмуров». Но однажды, где-то в районе Герата, ночью, капитан Юрасов Сергей, а так звали его от рождения, вдруг почувствовал, что дольше тут оставаться нечего. Слишком долго берегла и хранила заступница-судьба. А оружие, золото и наркота уже двинулись на север, обратным путем, тайными тропами, через нужных людей на блок-постах, в спецкомендатурах и на погранзаставах.
Тут ему подфартило опять, да и сам посодействовал судьбе-индейке: оказался при трех полковниках, приторговывавших амуницией и боеприпасами, по-тихому гнавших свой товарец то под видом техники, отправленной для ремонта и восстановления, то под видом военных грузов, а то и в цинковых коробках, предназначенных для «прижмуренных» шурави.
Полковники взяли его посыльным, сопровождающим их груз, вроде экспедитора. Он свое откапитанил, отправляли в Россию. Юрасов понимал: таких порученцев грохают без задержки, а стало быть, надо было соблюсти свой в полном смысле жизненный интерес.
У него же, как потом стали говорить, уже «все было схвачено», и по части каналов «дури», и по части «железа». Он уже знал на ощупь и на запах, какой он из себя, господин доллар, и завел с ним крепкую мужскую дружбу.
Вот тогда-то там и исчез, в одночасье сгинул и распылился в молекулы капитан Юрасов. Будто бы попал в засаду, отбивался от «духов», колонна частью сгорела, частью грохнулась в пропасть со всей командой и бесценным грузом.
Но он ушел в Россию, уже с чужими документами на имя прапорщика Калинчука, и переправил груз, и оставил там, в горах, крепкие концы и надежные связи. А после и Калинчук куда-то исчез, а он, уже под третьим именем, наладил дорожку прямехонько в блатной мир, где стал человеком полезным, а то и просто необходимым, известным под кличкой Адмирал, возможно, потому, что еще несколько лет щеголял в десантной тельняшке.
Вот тогда-то и полыхнули одна за другой секретные комнаты. И о том, как удалось это, чьими руками и за какие деньги, тот, кто взялся бы описать коловращения его пути, наверняка должен был бы настрочить целую главу. Тогда и растаяли, как сон, воспоминания о суворовце, курсанте училища и юном лейтенанте. Да не о том речь, не про то песня...
Его парни, кто остался жив, не запропал ни под
Кабулом, ни под Кандагаром, возвращались, и он сам находил их, умелых, обстрелянных, не боящихся никого и ничего и совершенно ненужных этой обыкновенной жизни. Из них понемногу набиралась команда, сколачивался отряд, отлично вооруженный, мобильный, по-военному организованный.
Каждый, кто вливался в его бригаду, получал и деньги, и машину, а если требовалось, и чистые документы. И это были уже не только бывшие «афганцы», но и совсем другие парни, прошедшие закалку не войной, а тюрьмой. Селекция была жесткой. Всякий, казавшийся ненадежным, готовым свалить, вильнуть, уйти «на гражданку», почти сразу же исчезал без малейших следов пребывания этого человека на земле.
Довольно долго, несколько лет, они почти не «гуляли», не шумели по-крупному. Закрепляли позиции, накапливали силы.
А после, когда наступили новые времена и попер главный фарт, большая лафа, тут уж все пошло в дело — и нефть, и компьютеры, и первые кооперативы, и банки, и охранные фирмы, и городские рынки, маленькие войнушки, прозванные газетами «горячими точками».
