38
Николай Иванович Платов, пятидесяти шести лет от роду, прожил жизнь одновременно обычную и достаточно нестандартную, и о ней он думал и вспоминал когда с удивлением, а когда и с гордостью.
В самом деле, очень мало кто из его сверстников сумел показать такой класс политической непотопляемости, такую способность удерживаться на самых крутых порогах, брать рифы и живым и невредимым низвергаться с водопадов.
Он, кажется, всегда руководил, Колька Платов. Пусть кому-то покажется смешным, но даже в детском саду почему-то его, мордастенького, умытого и очень-очень милого умненького мальчика, поставили кем-то вроде старосты в их группе. Ну а дальше пошло-поехало. Должности да комитеты, комитеты да должности. «Взвейтесь, кострами, синие ночи...», а там и комсомол, и секретарство, райкомы и горкомы, выдвижения, назначения, потом несколько лет на разных должностях в вооруженном отряде партии, откуда в звании майора действующего резерва обратно на партийную работу инструктором обкома.
Он вернулся на партийную работу в числе так называемого андроповского призыва. Он был хваток, изобретателен, он всегда умел учиться и всегда на «отлично» сдавал главный экзамен — делал безошибочно правильную ставку на человека, кампанию, генеральную линию, а для этого нужен был талант недюжинный, нужно было в полном смысле слова высокое искусство, в котором он совершенствовался и преуспевал, оставляя позади все новых и новых товарищей-соперников. Именно они, люди его плана, его размаха и его честолюбия, разыграли немыслимо сложную комбинацию и совершили внутрипартийную революцию, которую потом окрестили перестройкой. Они могли сколько угодно безостановочно и упоенно разливаться соловьями насчет того, что вся эта грандиозная заваруха —для народа и в его интересах и так далее и так далее. Но они-то, новейшие авгуры, знали, что тут почем и какая цена всем этим заклинаниям в базарный день. Они знали, чего хотели. Они хотели перемен для себя, они хотели страну для себя, все нажитое и завоеванное, построенное и возведенное, все добытое они хотели для себя. И когда говорили, вновь и вновь повторяя священную формулу, что в государстве, где все — ничье, должен быть, наконец, полноценный и рачительный хозяин, то уж кто-кто, а они-то точно знали, кто должен стать этим самым хозяином, конкретным господином и владельцем. Потому что в чем еще может заключаться подлинный порядок, как не в этом распределении богатства и вещества жизни между теми, кто в состоянии забрать эти богатства в закрепленную и неприкосновенную собственность.
Это была революция поколений, революция живого и мертвого. И в ходе ее он умудрился не сделать ни одной мало-мальски серьезной ошибки. А когда началась постыдная, похабная гонка за право
первым или в числе первых избавиться от партбилета, он, бывший второй секретарь обкома партии, в этих собачьих бегах участия не принял. Просто отошел и затаился, слишком хорошо зная, что там, в провинции, их красные корни ушли в почву глубоко, разветвились и разбежались в земле густо и что теперь эта развитая корневая система способна без лишнего шума, скрытно, высасывать из своего грунта самое главное, что составляло отныне и смысл и материю жизни — деньги. Он знал, на чем и как они делались раньше. А в новой жизни он приумножил эти свои дары и таланты стократ.
Он был уже одним из крупнейших собственников региона, человеком богатейшим, сумевшим с толком, с громадной, неслыханной прибылью пустить в рост свои прошлые связи и знания. А уж когда хитрые московские лисы закрутили машину приватизации, он, Платов Николай Иванович, одновременно кляня и разоблачая «антинародный режим», обездоливший миллионы тружеников, о которых так пеклась и горячо радела партия Ленина, был уже одним из состоятельнейших «лендлордов», новорусским бароном старой отливки, но нового чекана, сумевшим обратить в собственные владения множество предприятий и в самом Степногорске, и в области, и в других регионах, и даже за границей, о чем, конечно, в полном объеме знал только он один да еще пяток — десяток самых доверенных людей, чья материальная, духовная и всякая прочая, в том числе и просто биологическая, жизнь всецело зависели от него.
Он был теперь негласным держателем контрольных пакетов акций многих предприятий, а так как основной костяк промышленности в его владениях составляли заводы и объединения, производившие оружие, Николай Иванович постиг сложнейшую науку перевода денежных средств от реализации этой продукции через целую цепь специально созданных трансферных фирм на свои секретные счета, что, естественно, придало ему особое влияние в масштабах всей страны.
И вот теперь, когда предстояло переизбираться на новый срок, когда столько планов обуревало его и он мечтал, вновь заняв этот пост, сделаться политиком всероссийского масштаба, заставив работать свои активы и авуары и превратить Степногорск и весь регион в экономически мощную процветающую территорию, достаточно самостоятельную и не зависимую от прихотей Москвы, он почувствовал резко возросшее сопротивление каких-то сил, которые действовали точно и безжалостно, совершенно в его духе, но, наверное, еще грубее и жестче.
Случившееся в субботу, а затем в воскресенье стало для Платова грозным сигналом тревоги. Чего- то он не предусмотрел, в чем-то просчитался, кому- то передоверился, и таинственный враг не преминул воспользоваться его мелкими ошибками и молниеносно перешел в наступление.
Что стояло за всем этим? Как получилось, как вообще могло такое произойти, чтобы тысячи людей несли плакаты, направленные против его главных противников в федеральном центре, и чтобы они, эти самые люди, оказались убиты и покалечены вверенными ему, Платову, войсками и как бы по его наущению и приказу?
Еще вылетая из Москвы, он распорядился созвать к его возвращению особый совет и аналитическую группу, чтобы тотчас по прилете в Степногорск провести важнейшее совещание. И уже через полчаса, едва приехав в свою городскую резиденцию, Платов занял место во главе стола в комнате для заседаний.
Он уже заслушал доклад Мащенко, из которого уяснил, что удавку ему на шею накинули умело. И чтобы нейтрализовать, ликвидировать эти последствия, надо было думать и думать. Больше всего Николая Ивановича тревожили странные происшествия, которые, собственно, и возбудили против него в ночь с субботы на воскресенье эти тысячные
толпы. И Мащенко, и все другие руководители местных «силовиков» готовы были голову положить на плаху, что не отдавали приказов врываться в общежития и устраивать погромы и обыски, повсюду ссылаясь при этом на какие-то мифические распоряжения губернатора. Именно эти действия неведомых групп, неведомых омоновцев и всколыхнули студенчество, а вслед за ним и других — тех же рабочих «оборонки».
Ну не могли — и ежу было ясно, не могли все они за какие-то считанные ночные часы напечь десятки и десятки плакатов, требующих немедленной отставки губернатора Платова! Разумеется, все это делалось заблаговременно и с его отсутствием в городе тоже совпало вовсе не случайно. Он хорошо знал, что тот, кто защищается и оправдывается, всегда остается в проигрыше, неизбежно теряет очки.
