Небывалая сила всколыхнулась в ней. Она и не ведала за собой такой холодной злобы и готовности к сопротивлению. Что есть силы саданула ногой одного, другого, третьего и оглушительно, жутко закричала, так, что у самой заложило уши. Взвыв от боли, они отпрянули, и ее спасло только то, что в этот миг их было слишком много. Будь их трое-четверо, и она не совладала бы.
Но, опьяненные, очумевшие от водки, они упустили ее. Тут словно опять в голове ее затрещали те же молнии. И Наташа, пробиваясь и уходя все дальше от своры насильников, внезапно поняла, что это звучат не сухие разряды молний в голове, а что-то другое часто хлопает не то в гуще толпы, не то над головами людей.
Она оглянулась, озираясь. И точно: бело-голубые дымки расползались над площадью и оттуда послышался новый всплеск отчаянных криков, и он разносился, дробился и множился каким-то повторяемым словом. И наконец, она разобрала: «Чере-емуха!», «Чере-емуха!»
Но Наташа была далеко, на краю, и слезоточивое облако еще не достигло их, хотя где-то в толпе уже мелькали лица с вытаращенными и накрепко зажмуренными мокрыми глазами и слышался с разных сторон надрывный мучительный кашель. А там, ближе к центру событий, на линии прямого взаимодействия демонстрантов и войск правопорядка началась форменная давка.
Какой-то высокий плотный человек вдруг оказался рядом и схватил ее за руку. Она инстинктивно отдернула ее, снова готовая закричать, но то был совсем другой человек, с сильным мужественным лицом. И тут за руками, затылками, плечами она снова увидела, или показалось ей, что увидела, одного из тех, из той гнусной распаленной ватаги. Она отшатнулась в сторону, и тот, что держал ее за руку, поймал и понял ее взгляд.
— За мной, быстро! — крикнул он ей. — Не отставайте! Я все видел, потому и пробивался к вам. Да бегите вы, слышите, пока не затоптали! Сейчас народ кинется от газа!
И она почему-то невольно подчинилась его приказному тону и выражению его лица. Он умело выводил ее, протаскивал, расчищая дорогу сильным корпусом и широкими плечами. Что-то знакомое почудилось ей в его облике. Но все происходило слишком быстро, как в ускоренном кино, не было времени вникать и вспоминать. Все ближе к границам площади, к периметру гигантского прямоугольника, окруженного высокими зданиями... Наконец он прыгнул на подножку одной из поливальных машин, кабина которой оказалась открытой. Ловко пролез между рулем и сиденьем и открыл дверцу с другой стороны. Наташа, как под гипнозом, повторяла все его действия и через считанные секунды оказалась на мостовой примыкающей улицы по ту сторону «поливалки», где неожиданный спаситель сразу отпустил ее руку.
— Ну, вот и все, бегите! — тяжело дыша, воскликнул он и снова полез назад в кабину, чтобы попасть туда, на площадь.
— Спасибо вам огромное! — крикнула она, но он даже не оглянулся, только махнул рукой, пристально вглядываясь во что-то, происходящее в этом бурлящем и ревущем скоплении людей.
29
Русаков, потеряв Наташу в толпе и движимый разрывавшими надвое противоречивыми чувствами, был бессилен противостоять мощи людского течения, уносившего его все дальше и дальше от любимой женщины.
«Что ж! — пронеслось в голове. — Воистину на войне как на войне».
А значит, ему была одна дорога, — туда, на передовую, с одной лишь надеждой, что о ней, Наташе, позаботится судьба.
А он что было сил торил себе путь туда, где шла самая жаркая схватка, и не было ему пути назад.
Что ж, разве не он столько раз повторял и печатно, и вслух, разве не он вдалбливал в головы, что свобода и демократия — не вольная воля, не шальной произвол, но трезвый разум и ответственность. И сегодня, в этот, наверное, самый страшный час, он нес ответственность за все, готов и должен был платить по всем счетам. Он чего-то недоучел, в чем-то просчитался. И теперь это взбаламученное море людей всецело ложилось на его совесть.
Он был все ближе к бурлящему силовому центру площади и точно так же, как и Наташа, невольно отмечал, что в этом людском вареве на удивление редко попадаются собственно студенческие лица. Очевидно, тут смешались самые разные силы, и это никак нельзя было приписать нелепой случайности.
Туда, туда, вперед! Где-то там наверняка были его ближайшие помощники по движению, его верные товарищи и сподвижники. У них должны были быть мегафоны и, хотя было ясно, что никто его не услышит, просто не сможет услышать и разобрать обращенные к толпе слово, оно, это слово, должно было прозвучать и разнестись над площадью.
Как хлопушки, затрещали гранаты и шашки со слезоточивым газом. Толпа отпрянула, и его понесло назад, как волной отлива, но он успел заметить, и это подтвердило его догадки, что у многих на лицах вдруг оказались предусмотрительно прихваченные мокрые платки и повязки — домашние средства против воздействия раздражающих слезоточивых и нервно-паралитических газов.
Плечом и локтями он наперекор этой страшной силе упорно проталкивался вперед, а за ним, не отставая и не упуская его из виду, продвигались, лавируя в толпе, трое здоровяков в чем-то грязно-зеленом, а впереди и ближе к Русакову — двое невысоких плотных парней в одинаковых черных кожаных куртках, расстояние между которыми и человеком в светлом плаще все сокращалось.
Вдруг в какой-то момент Русаков ощутил что-то вроде острого приступа внезапной тошноты. В глазах все перекосилось и как бы утратило реальность. И словно что-то треснуло и разорвалось внутри — так, будто сквозь него, пронзая, прошел насквозь холодный ветер. Но в следующее мгновение дикая боль парализовала и руки, и ноги — он даже не вскрикнул, только жадно глотнул воздух широко раскрытым ртом. Он успел обернуться и с каким-то удивлением увидел прямо за собой невысокого плечистого парня кавказской наружности, а рядом еще одного такого же... На долю секунды они встретились глазами...
Черно-зеленая мгла залила мир. Сознание отключилось, но плотная толпа не давала упасть наземь, и он еще с десяток секунд висел на чьих-то плечах, потом сразу осел, и в момент падения те, что были сзади, успели нанести по его светлому затылку страшный удар кастетом.
Русаков упал, толпа на мгновение раздалась в стороны и вновь сомкнулась над ним. Кто-то споткнулся о его ноги, кто-то повалился на распростертое тело.
— Э, э, ребята! Человек упал, человек упал! — отчаянно закричали в толпе. Но Русаков уже не слышал ничего. Острозаточенная тонкая стальная пика прошла прямо через сердце.
Двое убийц, протискиваясь между людьми, перемещались на другую сторону площади, когда разом ударили брандспойты со спецмашин и в воздухе, мешаясь с дымом, поднялась радужная дымка водяной пыли. Люди разбегались, куда могли. Несколько примыкающих к площади улиц наконец разгородили, и туда хлынули ополоумевшие рассеянные толпы. Сотни людей сгрудились вдоль линий оцепления, составленных из взявшихся за руки омоновцев, солдат внутренних войск, милиционеров в обычной форме. Машины «скорой помощи», прорвавшись наконец на площадь, забирали избитых, раненых, окровавленных людей. По рации вызвали труповозку, и она спешно покинула площадь, увозя свой страшный груз.
