Отчаянно завизжав покрышками, «БМВ» рванулся с места, но его тут же блокировали спереди и сзади два темных микроавтобуса с эмблемами телевидения, из которых также выскочили люди в спецснаряжении и в считанные секунды огнем на поражение подавили автоматчика. Мотоциклисты, вздыбив свои машины, рванули кто куда, но и для них выезд был перекрыт невесть откуда взявшимися и вдруг замершими как вкопанные тяжелыми грузовиками.
Один из мотоциклистов вильнул в сторону, пытаясь вывернуть и проскочить между стоящими на парковке разноцветными машинами, но не справился, с маху грохнулся на асфальт и дико закричал, обожженный огнем и дымом из выхлопной трубы. Второй развернулся на месте и, будто потеряв ориентацию, помчался вперед с высоко задранным над землей передним колесом и на всей скорости врезался в тяжелую раму грузовика. Третий, поняв, что оказался в тупике, в ловушке, резко затормозил и замер, глядя на бегущих к нему людей с короткими автоматами.
— Ну вот и все! — Часто дыша и очень бледный, Грязнов выскочил из припаркованного на стоянке джипа, откуда координировал действия всех групп и машин.
У «БМВ» на земле стонали, рычали и извивались трое здоровяков, уже с наручниками на толстых запястьях. Автоматчик висел головой вниз из окна изрешеченной машины. Были ранены и другие. Двое или трое бойцов в доспехах стояли неподалеку от погибшего мотоциклиста, угрюмо глядя на то, что от него осталось.
Коренев, такой же бледный, как и Грязнов, подошел к нему с черной рацией в руке.
— Шакалы! Все-таки зацепило моего парня в «Волге».
— Крепко? — спросил Грязнов, убирая свою рацию во внутренний карман пиджака.
— Да не очень, всех дел на пару недель, а то и меньше.
— Ну что? — спросил Грязнов. — По-моему, отлично! Всегда бы так! Как там стрелок?
— Спеленали, как куколку! Но здоровый бычина! Еле обратали.
— Не ранен?
— Мои все приняли.
Грязнов инстинктивно взглянул на часы. От момента, когда черная «Волга» пересекла линию ворот, прошло меньше трех минут, но, как всегда, они казались огромными, будто какой-то силой растянутыми во времени.
82
Когда-то кто-то из учителей-наставников юного Саши Турецкого обронил фразу, что, мол, допрос задержанного по горячим следам сродни первой брачной ночи. И тут же добавил: если, конечно, не потерпишь фиаско. И этот каламбур накрепко засел в голове юного студента и всегда всплывал, когда впоследствии он оказывался в этом положении: два человека, сидящие друг против друга, между ними стол, на столе — лист бумаги, а тот, кому по роли в этой пьесе положено отвечать, еще в бешенстве схватки, погони, захвата, в шоке поражения, и именно этим хочет воспользоваться тот, кто ведет допрос.
Но теперь народу в комнате было много, и за столом, помимо Турецкого, сидел следователь Данилов, следователь Рыжков на отдельном стульчике устроился в углу, чуть в стороне, ближе к выходу, пристроились Грязнов и полковник Коренев.
А перед ними на ободранном железном табурете, намертво привинченном к бетонному полу, сидел бледный человек могучего телосложения, коротко постриженный, с правильными и даже благородными чертами лица, украшенного ссадинами и кровоподтеками после недавнего короткого боя у телестудии.
В ответ на все задаваемые вопросы он молчал и смотрел куда-то, то прямо в лоб, то повыше головы Турецкого, холодно-стальными глазами. На руках его, заложенных за спину, были наручники.
— Двадцать минут прошло, — сказал Турецкий, — и ни слова. Тактика не новая, но в вашем случае бесполезная. Еще раз повторяю вам: мы знаем многое, мы знаем гораздо больше, чем вы можете предположить. И если вы полагаете, что к молчанию вас обязывает некий... — Турецкий сделал паузу и на миг впился глазами в глаза допрашиваемого, — если вы считаете, что к молчанию вас обязывает ваш... долг, вы заблуждаетесь.
Нет, он не отреагировал, что называется, ни один мускул не дрогнул при этом слове.
— Ну, хорошо, — вступил в эту странную беседу Миша Данилов. — Если вы молчите, послушайте, что расскажу вам я. Вы уже достаточно давно в нашем поле зрения, а потому напомню вам ваше имя. Вы Нелюбин Павел Петрович, шестидесятого года рождения, уроженец Московской области, капитан запаса, в прошлом — спортсмен-разрядник по многим видам спорта, мастер спорта по дзюдо. Ну что? Продолжать? Или вы сами доскажете остальное?
Нелюбин отвернулся к окну, за которым была уже темная ночь.
— Я вот сижу и думаю, — сказал Турецкий, — что все-таки вынуждает вас молчать — это самое мнимое сознание долга, некая корпоративная честь, идея или просто страх? А ведь вы не трус. В прошлом вы блестящий офицер армейского спецназа. Вы прошли Афганистан, и в той жизни вас вроде бы не в чем было упрекнуть. Потом, после вывода наших войск из Афганистана, вы оказались в здешнем военном округе и продолжили службу. А потом была Чечня, где вы в январе девяносто пятого штурмовали Грозный, а после ранения были уволены в запас. Вы вернетесь сюда, поскольку деваться будет некуда, и окажетесь в тихой заводи, в должности простого ассистента кафедры физвоспитания здешнего университета, наставника и тренера в силовых единоборствах студентов и аспирантов. И надо думать, чувства вас будут распирать сильные... Но что происходит потом? И перед кем вы считаете себя в долгу? Кому вы, собственно говоря, присягнули, кому служите теперь и кому считаете нужным хранить верность?
Нелюбин все так же молчал, глядя в окно.
— Вы странный человек, — проговорил Грязнов. — И ведь мы знаем — человек умный. Отличный организатор и даже... идеолог.
Только теперь, при этом слове, какая-то тень легла на лицо допрашиваемого, и он медленно повернул голову туда, где сидел Вячеслав Иванович, и вгляделся в него с каким-то удивлением, как будто встретил хорошо знакомого или напоминающего кого-то.
— Вот вы молчите, — сказал Турецкий, — хотя отлично поняли, кто приказал немедленно уничтожить вас, как только вы выполните возложенную на вас миссию, то есть угрохаете меня, поскольку я со своими товарищами сумел до многого тут докопаться. Вы ведь и живы сейчас только потому, что наши люди закрыли вас от пуль, что нам удалось провести нашу операцию намного успешнее, чем вашим убийцам — свою.
— Жизнь! — вдруг с холодной высокомерной усмешкой произнес Нелюбин. — Тут, кажется, кто-то говорит о жизни? Да разве вы можете понимать, что такое жизнь? И что вообще вы знаете? Так что кончим на этом! Никаких показаний вы от меня не
услышите. Прикажите увести меня. И хватит устраивать этот детский сад!
Турецкий вызвал конвой, и Нелюбина увели.
Старый учитель и наставник, конечно, был прав. Турецкий чувствовал, что в эту «первую ночь» потерпел фиаско...
83
Нелюбина не трогали два дня, и вовсе не потому, что он так хотел, а просто не до него было. Требовалось допросить множество людей, задержанных в связи с последними оперативными мероприятиями.
