Губы Платова нервно дернулись, но он сдержался:
— Ну хорошо... Пусть останется. Так я вот в связи с чем... Ваше последнее выступление по телевизору... Это что, все правда? Или, так сказать, тактический ход?
— Мне кажется, Николай Иванович, вы несколько недооцениваете остроты момента. Какие уж тут игры, какая тактика?
— Значит, действительно можно будет его...
— Признаться, не совсем понимаю, кого вы имеете в виду... — широко раскрыв глаза и сделав удивленное лицо, сказал Турецкий. — Вы знаете, за время работы здесь мы нарыли столько любопытного и неожиданного, что я, честно говоря, просто искренне изумляюсь безграничной выдержке и терпению нашего народа.
— Но... господин Турецкий... Насколько я помню, прошлый раз мы с вами о чем-то договорились и вы обещали...
— Мы с вами договорились? — опешил Турецкий. — Я обещал? Простите, но это даже как-то странно звучит. Насколько я помню, мы говорили с вами — я, так сказать, законник по званию, а вы — законодатель — о верховенстве закона над всеми суетными интересами частного лица. Так что подобная постановка вопроса по крайней мере неуместна. Я должен был сделать обычную свою работу — найти и изобличить преступников, и мы с моими коллегами уже действительно у цели. Я, помнится, говорил вам тогда, что для меня и моих сотрудников нет ни лиц, ни должностей, ни партийных пристрастий. Вот и все. К тому же горький опыт меня кое-чему научил, а потому я имею обыкновение отправляться на важные встречи и серьезные переговоры с диктофоном в кармане, который служит мне чем-то вроде записной книжки. Вот и сейчас наш разговор слово в слово ложится на ленту. Но это все так... мелочи, антураж. И даже больше скажу: мне кажется, лично для вас сейчас уже совсем неважно, что будет с тем человеком или той группой лиц, которыми мы приехали сюда заниматься. Я не политик, я всего лишь юрист, но мне кажется, вас должны были бы сейчас волновать совсем другие вопросы, едва ли не философского порядка. Ну, например, зачем и к чему она, эта самая власть, или она всего лишь кантовская «вещь в себе»? Неужто вся ее сладость, желанность, эта мучительная потребность в ней лишь для того, чтобы как можно большим числом чужих рук и умов исполнять собственные прихоти?
— Послушайте, господин Турецкий, — перебил Платов, — я, кажется, пригласил вас не для того, чтобы вы тут мне морали читали и философский ликбез разводили.
— Ну что вы! Ни боже мой! — усмехнулся Турецкий. — Я разве говорю о вас? Я говорю о собственных недоумениях. Меня действительно удивляют, я бы даже больше сказал — для меня загадочны люди, которые, когда судьба дает им в руки, быть может, высший дар — возможность оказать помощь и сделать счастливыми множество других людей, — как будто глохнут и слепнут. Они вдруг будто теряют разум, употребляя массу энергии только на то, чтоб ублажать самих себя, погрязать в непристойной и аморальной роскоши, вместо того чтобы испытывать глубочайшее удовлетворение тем, что кто-то благодаря тебе спасен, защищен, одет и обут и просто накормлен и мысленно посылает тебе свою благодарность.
— Ну, довольно! — проговорил Платов. — Я вижу, мы не поняли друг друга. Наша встреча закончена.
— Да, согласен, — сказал Турецкий. — Действительно, говорить больше не о чем.
77
Омоновцы схватили и скрутили Дениса Грязнова, когда он вместе с несколькими соратниками, самыми опытными и давними членами организации «Долг», а также с четырьмя неведомо откуда взявшимися и присоединившимися к ним личностями совершенно бандитского вида, отправился на то «серьезное дело», о котором уже не раз глухо упоминалось в разговорах во время очередных приездов в загородный лагерь, где они проводили свои тренировки и, как в конце концов понял Денис, готовились к каким-то «показательным выступлениям».
И вот теперь, оказавшись в забитой народом грязной и вонючей камере второго степногорского изолятора временного содержания, он старался как можно подробнее вспомнить все, что привело его сюда.
Неделю назад, в субботу, когда их снова привезли в лагерь и собрали на лужайке под соснами — около пятидесяти наиболее крепких и подготовленных членов организации, Павел Нелюбин прошелся вдоль строя и приказал десятерым соратникам сделать шаг вперед. В число выбранной им десятки попал и Денис.
Распустив остальных и приказав вести тренировки без него в обычном режиме, Нелюбин привел их в одно из деревянных строений, приказал всем сесть кружком на полу спортзала и завел разговор:
— Значит, так, братья! Пришла, други мои, пора показать, чему вы научились и на что способны. Дело серьезное, рискованное, но тут у нас не балетный класс... Через три недели и четыре дня — выборы. Есть люди, которые поддерживают нас и которых обязаны поддержать мы. Недаром наша дружина называется «Долг». А долг есть долг, и долг платежом красен. У наших друзей имеются враги. А значит, чьи это враги?
— Наши, — понимающе откликнулось несколько голосов, но как-то не очень бодро и весело.
— Вывод ясен, — кивнул Нелюбин. — Если помогают нам, должны помочь и мы.
Он достал листы бумаги, на которых было отксерокопировано несколько фрагментов карты города. Вглядевшись, Денис понял — не иначе ксероксы сняты со специальных карт, какие можно найти, наверное, только в оперативно-дежурных частях милиции или в госбезопасности. Чувствовалась опытная рука военного картографа, да и крупный масштаб говорил сам за себя.
Была поставлена задача: одновременно тремя группами по три человека ворваться в два магазина и на одну бензоколонку.
— Акция мщения и устрашения, — пояснил Павел. — Вы знаете, черные дьяволы — чечены рискнули затеять в нашем русском городе джихад- газават, священную войну с «неверными». Но это, блядь, наша земля, наша, соколы! Он сожгли бензоколонку у наших друзей. Мы все узнали, кто за этим стоял, кто заказал. И завтра он тоже недосчитается кое-чего в своем хозяйстве. Они поймут, — возвысил он голос, — что такое тактика выжженной земли, не на словах, на деле поймут! Поймут и почешутся, что пришло время запрягать им свои арбы и катиться отсюда, чем быстрее, тем лучше. Мы начнем с чечен, но призадумаются все черные и урюки, все армяшки и все кацо. А там и абрамы подберут свои бебехи. А наша акция — искра. Вопросы есть?
Денис уже знал, что вопросов здесь задавать не принято и, может быть, это. была только чистая форма, усвоенная бывшим капитаном спецназа Нелюбиным на прежних политзанятиях. И все же он поднял руку:
— Ну, чего, Грязнов, давай, — повернулся к нему Нелюбин.
Денис пружинисто поднялся и по-военному встал навытяжку:
— Говорить как думаю или лучше молчать в тряпочку?
— Нет уж, лучше говори.
— Я был в Чечне, правда, не капитаном, как ты, Павел, в Афгане, а старшим сержантом ВДВ. И у меня к ним свой счет. Но я помню Грозный в августе девяносто шестого. Поэтому считаю: устраивать то, что нам приказано выполнить, — рано. Мало сил, не та подготовка.
