— Однако, несмотря на то что эти двое под постоянным контролем со стороны людей Ника, нам все-таки удалось нащупать их привычки, которые, как мне кажется, можно будет как-то использовать для сближения с ними.
— Та-ак, — заинтересовался Голованов. — И в чем же они проявляются?
— Ну, во-первых, они буквально каждый вечер спускаются в ресторан, в котором после часа ночи начинается дискотека, и выползают оттуда уже под утро. Спят до одиннадцати и поднимаются на третий этаж, в буфет, чтобы уже пивком привести себя в норму.
— Что, и Пианист тоже? — не удержался, чтобы не спросить, Голованов.
Все так же всматриваясь в ночное шоссе, лейтенант утвердительно кивнул, подумал немного и непроизвольно пожал плечами:
— Ну! И он тоже. А чего тут удивительного?
«И действительно, — невольно хмыкнул Голованов, — чего удивительного в том, что, вместо того чтобы ходить по утрам в Гнесинку и совершенствовать технику исполнения фуг Баха, этот вундеркинд тусуется ночами на дискотеке, а по утрам сосет краснохолмское пивко, выводя себя из препаскудного состояния то ли начинающейся ломки, то ли похмелья?»
Однако вслух спросил:
— На дискотеке их тоже пасут?
— Естественно.
— Ну и что, Пианист с наркотой не перебирает?
Лейтенант пожал плечами:
— Проследить, конечно, довольно трудно, но, судя по его состоянию, порой таблеткой экстези заправляется.
— А как насчет травки?
— Эта гадость всегда с ним. «Даже так? — неприятно удивился Голованов, которому впаривали в Москве, будто Дима Чудецкий только изредка, форса ради позволяет себе выкурить сигаретку-другую. И резюмировал сам для себя: — Видать, нервничает вундеркинд, сильно нервничает. И чтобы хоть как-то приглушить эту свою нервозность, днем сосет косячок за косячком, а уже ближе к ночи заправляется таблеткой экстези».
Голованов хотел было спросить, не проявлял ли себя Пианист еще как-нибудь, однако его опередил Сергачев:
— Что, нервничает наш клиент? И снова лейтенант невразумительно пожал плечами:
— Если вы о Пианисте, то я бы не сказал, что он нервничает, и в то же время… Понимаете, скукоженный он весь какой-то. Словно давит его что-то, постоянно что-то грызет. И держится он, как мне показалось, только на травке да на колесах.
«Давит его что-то… — чисто механически зафиксировал Голованов. — Но что?»
Впрочем, ответ напрашивался сам собой, и был он не в пользу сына Марины Чудецкой.
Убийство или соучастие в убийстве Леры Лопатко, паническое бегство из Москвы… При таком раскладе не только скукожишься, но и веревку впору намыливать.
Голованов вспомнил заплаканное лицо Марины, ее широко открытые глаза, полные боли, и вдруг поймал себя на том, что все чаще и чаще думает о ней как об очень близком человеке, хотел он того или нет. А она… она не представляет свою жизнь без сына.
— Они уже имели с кем-нибудь контакт? — негромко спросил Голованов. — Я имею в виду вне дискотеки.
— Да, причем буквально на второй день, как прилетели в Краснохолмск. Похмелкин прислал за ними машину, и они о чем-то толковали более двух часов. Разговор проходил в его офисе, так что прослушать его не представлялось возможным. Однако, судя по дальнейшему поведению Вассала, им приказано жить в гостинице, и они ждут какой-то команды со стороны Ника.
«Или же каких-то событий в Москве, положительное решение которых подтолкнет Похмелкина-младшего на более активные действия, — вспомнив последний разговор в кабинете Замятина, подумал Голованов. — И события эти, судя по всему, развиваются в нужном для Ника русле».
— А что Пианист, участвовал при том разговоре?
— Да. После чего целые сутки отлеживался в номере. Переживает, видимо.
Прибавив газу, лейтенант обогнал неторопливо ползущий по шоссе трейлер и, уже ни к кому конкретно не обращаясь, произнес, ухмыляясь:
— Кстати для информации. Гостиница, где остановились москвичи и где вам также забронирован номер, принадлежит все тому же Нику. Однако это только малая часть того, чем он и все семейство Похмелкиных владеет в городе.
— То есть все схвачено и за все уплачено?
— Ну, положим, я лично не уверен, что за все уплачено, а вот что Ником и его папашей в городе все схвачено — в этом можете не сомневаться.
Голованов уважительно хмыкнул. При таком раскладе да решиться пойти против сильных мира сего — для этого надо было иметь или совершенно безумную голову, или… или что-то такое, о чем давно забыли в России.
Оставшуюся дорогу до гостиницы проехали в молчании, и, только когда впереди засветились рекламные огни гостиницы, Сергачев негромко произнес:
— Неплохо было бы, если бы вы уже завтра, вернее сегодня, — он покосился на часы, — попробовали законтачить с нашими земляками.
Подумал немного и добавил, объясняя причину столь скоропалительных действий:
— Судя по тому, что Похмелкин с компаньонами уже начал расчищать московское поле для своего экстези, он должен будет активизироваться и в Краснохолмске. И вот здесь-то… Короче говоря, вся надежда на вас, Всеволод Михайлович.
«Даже так?» — хотел было съязвить Голованов, однако Сергачев опередил его:
— Все попытки оперов регионального управления примазаться к людям, с которыми работает Ник, мягко говоря, провалились. Этот змей так же осторожен, как и его папаша, и никого из посторонних близко не подпускает. А мы сможем засадить его и всю его бражку только в том случае, если возьмем в момент истины, с наркотой. И поэтому… В общем, ни пуха ни пера.
Быстро, надежно и хорошо… Так, пожалуй, только кролики совокупляются.
Эту азбучную истину Голованов вспомнил буквально на следующее утро, когда в одиннадцатом часу утра раздался властный стук в дверь, напомнивший что-то очень знакомое, и Агеев, которого трудно было сбить с ног даже нокаутирующим ударом, отлетел едва ли не к противоположной стене, когда с треском распахнулась дверь — и в номер буквально ворвались трое рослых милиционеров и какой-то тип в штатском, позади которых безмолвно застыла то ли коридорная, то ли горничная.
— В чем дело? — рявкнул было несколько ошеломленный Агеев, однако его уже теснили к стене два стража порядка, а третий — в звании старшего лейтенанта — направился к Голованову.
— В чем дело, господа? — несколько потише и спокойнее спросил Голованов, моментально просчитавший, что старший здесь все-таки не лейтенант, от которого потягивало свежачком, наложенным на утренний перегар, а этот козел в штатском, вздернутый нос которого совершенно не гармонировал с его глазами навыкате, словно прощупывавшими его насквозь. — Я требую, господа…
Однако на его «требую» даже не обратили внимания, и впечатление было такое, будто глухонемые пытаются объясниться со слепыми. Голованов покосился на Агеева, который уже мечтательно закатывал глаза, представляя, видимо, как хрустнут челюсти у стражей порядка, и сделал ему предупреждающий знак, чтобы тот раньше времени не наломал дров. И еще раз попытался обратить на себя внимание непрошеных гостей:
