Пытаясь разобраться в обстановке, Александр Борисович остановил какого-то паренька в очках и поинтересовался:
— Не подскажете, где здесь «Музей кино»?
Очкарик посмотрел на Турецкого насмешливо.
— Что, в первый раз? — спросил он, поправив очки.
— В первый, — кивнул Турецкий, чувствуя неловкость.
Паренек ткнул рукой в темноту арки:
— Идите туда. «Музей кино» будет слева. Если будете внимательно смотреть, увидите вывеску.
— Благодарю.
Александр Борисович повернулся, чтобы идти, но тут паренек окликнул его.
— Эй, погодите! А что там сегодня?
— Пазолини, — ответил Турецкий.
— А какая вещь?
— «Сало, или Сто двадцать дней Содома».
— Классный фильм, — одобрил паренек. — А в каком зале?
— Э-э… — Турецкий снова был сбит с толку. — А там что, несколько залов?
Очкарик ухмыльнулся.
— Ну дает. Конечно, несколько!
— Я это учту, — вежливо сказала Александр Борисович, повернулся и поспешил скрыться в темноте арки. «Совсем отстал от жизни, — досадливо думал он. — Уже молокососы надо мной смеются».
Зал под номером семь Турецкий нашел быстро. Даже не зал, а зальчик — десять на десять. Народу практически не было. Человек семь или восемь сидели в мягких креслах там и тут в ожидании начала сеанса.
Турецкий присоединился к ним. Минут через пять в зал вошел маленький человек в замшевом, затертом чуть ли не до дыр пиджаке. На шее у мужчины был повязан шелковый платок, тоже изрядно заношенный.
Мужчина уверенно прошел на последний ряд, сел за пульт, которым было оборудовано крайнее кресло, и извлек откуда-то большой серебристый микрофон.
— Раз, два, три, — произнес он в микрофон. Покрутил какие-то ручки на пульте и повторил, на этот раз громче и яснее. — Раз, два, три! Хорошо. — Мужчина запрокинул голову и сказал куда-то наверх. — Механик, выключайте свет!
И, словно по мановению волшебной палочки, свет в зале мягко потух.
— Добрый вечер, уважаемые зрители, — заговорил мужчина в микрофон. — Сегодня я рад представить вашему вниманию один из лучших фильмов Пьетро Паоло Пазолини «Сало, или Сто двадцать дней Содома». Фильм идет на итальянском языке, я буду переводить. Итак — приступим, помолясь!..
* * *
После сеанса Александр Борисович подошел к переводчику.
— Извините, можно задать вам пару вопросов?
— А вы кто?
— Зритель.
Переводчик подозрительно прищурил отекшие с похмелья веки.
— И что вам не понравилось? — грубовато спросил он. — Я плохо переводил?
— Да нет, я…
— Еще скажите, что я пьян! — проворчал переводчик.
— Да нет, вы меня…
— Подумаешь, дернул стопочку-другую, — продолжал нудить он. — В чем проблема-то? Голос у меня от выпивки не садится. А фильм этот я наизусть знаю. Могу с закрытыми глазами озвучить. — Переводчик сделал паузу, чтобы перевести дыхание.
— Об этом я и хотел с вами поговорить, — сказал Александр Борисович, воспользовавшись паузой. — Этот фильм часто у вас идет?
— Чего? Фильм? «Сало»-то? — Переводчик почесал встрепанную голову. — Ну, раз в два-три месяца бывает. А что?
— И вы один озвучиваете этот фильм? Или у вас есть сменщик?
Переводчик грустно усмехнулся.
— Один. Как есть один. Я тут вообще по переводам с итальянского один. Раньше нас трое было, но зарплата-то знаете какая? Вот остальные двое и разбежались. А я вот остался. Я, видите ли, искусство люблю, — патетически добавил он.
«Кирнуть ты любишь, а не искусство, — подумал Александр Борисович. — А руководство музея смотрит на твои выкрутасы сквозь пальцы, потому что ты у них единственный и незаменимый».
— Это какие-нибудь прочие в посольства или в богатые фирмы устраиваются, — продолжал разглагольствовать переводчик. — А я не такой. Это для них бизнес пуще неволи, а для меня деньги не главное. Деньги, вообще, тьфу! А искусство… Знаете, как говорили древние римляне? «Арс Лонга» — вот как! Что в переводе на русский означает — искусство вечно! Так-то. А вы говорите — бизнес.
Александр Борисович терпеливо ждал, пока переводчик выговорится, не перебивая и не поддакивая, чтобы не раззадорить его еще больше.
Наконец, тот прервал свою пафосную речь, и Турецкий решил поскорее взять инициативу в свои руки.
— В зале всегда немного народу? — спросил он.
— В зале-то? Ну да, немного. Такие фильмы вообще немногие смотрят. Это же классика! Искусство для элиты!
— Понимаю, — кивнул Александр Борисович. — Наверное, в зал приходят одни и те же люди?
Переводчик наморщил лоб.
— Я бы так не сказал, — строго проговорил он. — Искусство все шире шагает в массы. Его смотрят все новые и новые тысячи людей. Каждое поколение открывает для себя в этих фильмах что-то новое! Сегодня классику смотрят миллионы, если не миллиарды!
— Но вы ведь сами сказали, что кино — элитарное искусство, то есть — искусство для избранных, — напомнил, скрывая улыбку, Турецкий.
Переводчик подвигал бровями, соображая и борясь с противоречием, после чего вынужден был признать:
— Да. Пожалуй, так.
— Значит, вы видите в зале одни и те же лица? Ну в основном?
— В основном? — Переводчик подумал и кивнул: — В основном, конечно, да.
— Некоторые из них должны были вам примелькаться.
— Кто? — не понял переводчик.
— Лица, — пояснил Александр Борисович. — Зрители.
— Зрители-то? А, ну конечно. Зрители здесь одни и те же, — сообразил, наконец, переводчик. — Ну в основном те же. Хотя бывают и новые лица. Видите ли, в последнее время все больше и больше молодых людей…
— Это ясно, — нетерпеливо оборвал переводчика Турецкий. — Но меня больше интересуют постоянные зрители. Завсегдатаи.
— Я понял, понял, — кивнул переводчик, промокая потную шею носовым платком. — И что именно вас интересует?
Александр Борисович достал из кармана фотографию и показал ее переводчику.
— Посмотрите внимательно на этого человека. Вы видели его в зале?
Переводчик взял фотографию, долго ее разглядывал, потом вернул Турецкому и сказал:
— Нет. Не видел.
— Вы в этом уверены?
Переводчик снисходительно улыбнулся.
— Конечно, уверен. Я ведь не слепой.
— Что ж, тогда извините. — Александр Борисович спрятал снимок в карман. — Спасибо за беседу. Всего доброго.
