— Эй!
Ответа он не дожидался, заговорил сам:
— Ну как ты там? Все в порядке?
Из клетки не доносилось ни звука. Тогда он спросил и голос его отечески дрогнул:
— Тебе ничего не хочется? Может быть, чего-нибудь особенного? Может, хочешь в туалет?
На этот раз из клетки послышались шорохи, словно какой-то зверек копошился в груде тряпья. Он прислушался к этому звуку и тихо засмеялся.
— Копошись, копошись, — проговорил он, щуря глаза от удовольствия. — Я люблю, когда копошатся. А то сидишь сутки, и ни звука от тебя, ни шороха. Ну кому это может понравиться? — Он помолчал и добавил, усмехаясь: — Уж точно не мне. Вот погоди, достану тебя из клетки, помою, причешу. Будешь просто загляденье. Знаешь песенку?
Надо, надо умываться
По утрам и вечерам.
А немытым поросятам
Стыд и срам, стыд и срам…
Он снова засмеялся.
— А потом, — продолжил он, — ты будешь моей моделью. Это большая честь, ты знаешь? Немногие удостаивались такой чести. Так что, можешь собой гордиться. Да-да, я не шучу! Ты должна быть очень горда.
Он еще немного послушал, потом вышел из спальни. Он был абсолютно счастлив. Все-таки самое лучшее в его работе — предвкушение. Приготовление! Ожидание праздника! Как в детстве…
И снова воспоминания детства нахлынули на него волной. Но теперь это были приятные воспоминания. Он вспомнил праздник — тот, самый первый. Боже, как давно все это было. Как будто и не в этой жизни. Но все-таки было. Было!
* * *
Он крался по ночному лесу, стараясь ступать как можно тише. И у него это неплохо получалось. Он вообразил себя охотником-индейцем, выслеживающим зверя. Он знал, что по ночам они ходят купаться. Вдвоем. Виктор и Вероника. Тихонько выскальзывают из корпуса и идут к забору. Там две штакетины выломаны, так что им не приходится перелазить через забор.
Потом они идут через лес к реке. Стараясь не шуметь и почти не разговаривая. Но когда лагерь остается далеко позади, они начинают потихоньку переговариваться. Они говорят о всякой всячине. О том, что скоро кончается сезон, и все разъедутся по домам. О том, как это грустно — жить так далеко друг от друга. Потом они останавливались, чтобы поцеловаться, а вдоволь нацеловавшись, принимались клясться друг другу в вечной любви.
Со стороны это звучало очень забавно. Да и выглядело так же. Прямо как эпизод из какого-нибудь слюнявого индийского фильма. И тем не менее, наблюдать за ними было интересно.
— Ты будешь писать мне? — спрашивала Вероника, пытаясь разглядеть в темноте лицо Виктора.
— Конечно! Я буду писать тебе каждый день!
«И ведь будет, — думал он, вслушиваясь в каждое слово, ловя интонацию, дыхание, наслаждаясь всем этим. — Конечно, будет. Он так ее любит! Прямо удивительно».
— И я тоже! Я тоже буду писать тебе! Каждый день. Ты хочешь этого?
— Больше всего на свете.
— Вить, я так тебя люблю. Просто до ужаса люблю. Если ты не будешь мне писать, я покончу жизнь самоубийством.
— Не говори глупости.
— Нет, правда! У нас одна девочка из класса повесилась.
— Зачем?
— Как зачем? От любви! Она любила одного мальчика, а он ее не очень. Тогда она вышла ночью во двор, а он жил на первом этаже. И повесилась прямо перед его окном, на дереве. Представляешь!
— Она что, была ненормальная?
— Наоборот!
— Ну, не знаю. По-моему, это глупо. Тем более что я тебя люблю, да и живу я на седьмом этаже.
Он засмеялся. Она тоже. Потом они снова начали целоваться.
— Я тебя люблю, — шептала Вероника. — Как же я тебя люблю!
Слушая горячие, захлебывающиеся слова Вероники, он представлял себя на месте Виктора. Это было приятно и здорово возбуждало. Но вместе с этим на душе начинало потихоньку ныть, словно это давала о себе знать старая, почти забытая заноза.
«Никогда, — думал он тогда с тоской. — Никогда я не буду на его месте. Господи, неужели в мире есть девушка, которая сможет меня полюбить — так же крепко, как Вероника этого урода Виктора?»
Он пытался представить себе эту девушку, но не мог. Он просто не верил, что такая когда-нибудь найдется.
«Это потому, что я такой мерзкий, — со злостью думал он. — И почему я не родился таким же, как Виктор? За что мне досталось это тело? Ни на что не годное, омерзительное тело».
— Хочешь, прямо здесь? — прерывисто дыша, спросила Вероника.
Виктор растерянно оглянулся.
— Здесь как-то не очень, — неуверенно проговорил он. — Тут и травы нормальной нет, одни сухие ветки да колючие кусты.
— А мне все равно, — шептала она, вглядываясь в лицо Виктора. — Для тебя я готова везде. Везде, где ты захочешь!
— Пойдем лучше к реке, — сказал Виктор. — Там удобнее. А потом можно искупаться. Я люблю после этого купаться.
— Я тоже! Я как будто заново рождаюсь. Знаешь, кем я себя чувствую?
— Кем?
— Русалкой! Ты взял полотенце?
— Угу, в кармане ветровки. Пошли!
Виктор обнял ее за плечи и повлек дальше в лес. Вьющаяся, неразличимая в темноте тропка вела их к реке. Он следовал за ними, стараясь не шуметь. И у него получалось. Наверное, это тоже был талант — ходить вот так бесшумно. К тому же он обнаружил, что неплохо видит в темноте. По крайней мере, он крался шагах в десяти-пятнадцати от них, но ни разу не потерял их из виду.
Наконец, деревья расступились, и впереди замерцала река.
— Мы пришли, — сказал Виктор, вынул из кармана полотенце и бросил на траву.
Ночь была безлунная и теплая.
— Душно, — сказал Виктор.
— Да, очень, — кивнула Вероника.
Она начала раздеваться. Сняла сначала кофточку, потом брюки. Потом трусики. А Виктор все смотрел на нее.
— Ну что же ты! — со смехом сказала она. — Раздевайся! Или ты передумал?
Виктор тоже стал раздеваться. Очень быстро, почти яростно. Было видно, что ему уже невтерпеж. Наконец, он остался голый. Он хотел обнять Веронику, но она со смехом увернулась и побежала к реке. Несколько секунд Виктор стоял, наблюдая за ней, затем побежал следом.
Вероника вбежала в воду и сразу нырнула. Потом вынырнула и с хохотом стала брызгать на Виктора водой. Он рычал, как зверь, передергивал могучими плечами, но никак не решался войти в воду.
— Ну, давай! — звала его Вероника. — Не будь таким трусишкой!
— Что-то мне не хочется, — сказал Виктор, поеживаясь. — Вода холодная.
— Ничего не холодная. Это только кажется. Иди ко мне!
