– Ну что ты… Я же работала.
– Знаю я тебя. Но я не против. Если это не в ущерб делу.
– Не в ущерб, – ответила Марина, но как-то неуверенно.
Он взял ее под локоть и повел в угол студии, где находились небольшой холодильник, низкий журнальный столик, два кресла и диван.
– Джин?
– Да, и побольше льда. Умираю от жажды. Только с самолета.
– А что не позвонила перед вылетом?
Марина чуть нахмурилась:
– Времени не было. Все так внезапно получилось.
– Ну ладно, – сказал Борис, ставя перед ней полный стакан, с бултыхающимися кусочками льда, – рассказывай, как все прошло. Успешно?
Марина кивнула:
– В общем и целом – да. То, что задумывалось, сделала.
– Как клиент, – в глазах Размахова появилось нечто похожее на волнение, – не догадался? То есть не догадалась?
Марина поставила стакан на столик и опустила глаза:
– Знаешь, небольшая неприятность все-таки возникла…
Размахов буквально посерел, вскочил и схватился за голову:
– Я так и думал! Так и знал! Что-то серьезное?
– Да нет… Просто она меня засекла.
Размахов непечатно выругался.
– Но ты не волнуйся. Я все уладила… Почти…
– Что значит – почти? Ты знаешь, что если она хоть краем уха услышит мое имя…
Марина отрицательно покачала головой:
– Не услышит и не узнает. Я придумала легенду…
– Ну ладно, – чуть успокоился Размахов, – показывай.
Марина встала и подошла к столу, за которым ожидала окончания съемки. Взяла папку и положила перед Размаховым.
– Ничего не понимаю, – сказал он, взяв папку в руки, – почему здесь написано «Кузнецова Маша»?
– Какая Кузнецова?
– Ну вот, – показал Размахов.
Марина вырвала папку у него из рук и распахнула. На стол посыпались фотографии Маши в разных видах…
– Эта дура перепутала папки! – закричала Марина. – Унесла мою с собой!
Размахов встал и, ни слова не говоря, дал Марине увесистую оплеуху.
– Это ты дура и идиотка! Нечего раскидывать папки где попало!
Они выбежали из студии.
– Где она? – крикнул Размахов, подбегая к Лене, которая спокойно сидела за своим столом.
– Кто?
– Ну эта… Кузнецова Маша.
– Ушла. Я ей деньги заплатила, она и ушла. Очень довольная.
– Где она живет?
– В Воронеже.
– Да нет. Здесь, в Москве, где живет?
– Не знаю, – пожала плечами Лена, – я не интересовалась.
– Папка была с ней?
– Да. Она хотела ее оставить, но я запретила. У нас от этих портфолио уже не продохнуть…
Размахов произнес длинную тираду, почти сплошь состоящую из ругательств.
– Если не найдется папка, всех уволю! Под забором спать будете!
Лена и Марина испуганно переглянулись. Затем Марина взяла себя в руки, помассировала виски и произнесла одно слово:
– Билет.
Размахов глянул на нее:
– Точно! Когда она летит? Или едет?
– Я заказала билет на завтра… Она подойдет в кассу.
– Ничего не поделаешь, – заключил Размахов, – придется послать людей к кассам. Ты, – он ткнул пальцем в сторону Марины, – будешь вместе с ними дежурить. И чтобы Маша эта была доставлена сюда. Вместе с папкой.
Два часа в грохочущей металлической трубе – и вот за прямоугольными иллюминаторами «Боинга-737» уже не пожелтевшая от жары, чахлая травка аэропорта Симферополя, а вполне зеленый московский газон.
В салоне первого класса было почти пусто. Большие красные кресла, обитые натуральной кожей, более вежливые и предупредительные, чем в экономическом, стюардессы, приглушенный шум двигателей, море бесплатной выпивки – одним словом, авиакомпания «Аэротранс» вовсю старалась для пассажиров первого класса.
Самолет мягко коснулся резиновыми шинами ровного покрытия взлетно-посадочной полосы и, постепенно замедляя ход, покатил к белым, навевающим ностальгические воспоминания о шестидесятых годах шереметьевским терминалам. Пассажиры в широченном салоне смотрели в иллюминаторы на рябь поднимающегося от земли раскаленного воздуха, разомлевших от жары служителей аэропорта, и не верили, что через пять минут и им предстоит покинуть прохладный салон самолета и окунуться в одуряющее московское пекло.
– Наш самолет совершил посадку в столичном аэропорту Шереметьево-1. Температура в Москве – плюс двадцать девять градусов. Авиакомпания «Аэротранс» желает вам…
Как водится, сначала к выходу пригласили пассажиров первого класса. Собственно, их было совсем немного, всего-то человек шесть-семь. Они неторопливо поднялись из больших и удобных красных кресел и, не создавая давки, вышли из самолета. Последней на шереметьевский асфальт ступила женщина в темных очках и газовой косынке. Прямо перед ней вышли двое здоровенных парней, которые внимательно оглядели летное поле и лишь затем спустились по трапу.
«Актриса, наверное», – лениво подумала стоящая у трапа стюардесса, прежде чем одарить женщину своей дежурной улыбкой. Женщина рассеянно скользнула взглядом по миловидной стюардессе и застучала каблучками по трапу.
Выйдя из самолета, она направилась не к маленькому автобусу, который поджидал пассажиров, а к стоящему в небольшом отдалении серебристо-перламутровому «Ауди-8», стремительные очертания которого выглядели эффектно и элегантно даже рядом с самолетами. Юноша в безукоризненном костюме подхватил ее элегантный дорожный кофр и, доведя до машины, открыл дверцу. Один из охранников устроился на переднем сиденье, а второй направился к терминалу.
– Куда едем, Лариса Витальевна?
Женщина чуть помедлила, без всякого интереса глядя на гигантский белоснежный бок самолета, возвышающийся над машиной, потом кратко ответила:
– Домой.
Шофер кивнул и аккуратно вырулил на боковую дорожку, которая вела к выезду с летного поля аэропорта Шереметьево-1.
Сорок минут пути прошли в относительном молчании. Лишь раз Лариса вынула из сумочки сигарету и попросила у своего охранника огня. Тот щелкнул золотистой зажигалкой и, внимательно глядя на свою хозяйку, поднес короткий язычок пламени к ее сигарете.
В этом году Ларисе Машкиной должно было исполниться тридцать три года. Выражение «возраст Христа» трудно применить к женщине. Тут уместны другие эпитеты, самый безобидный из которых «взрослая». Да, Лариса Машкина была взрослой женщиной. Не только по возрасту, но и по жизненному опыту. И хотя тому положению, с которым она подходила к тридцатитрехлетнему рубежу, позавидовала бы большая часть женского населения России, сама Лариса придерживалась иного мнения. Абсолютно иного.
