Элла усмехнулась:
– Будем надеяться – не понадобится. Пожалуйста, никому не говори, что я рассказала.
– Само собой.
– Никто не знает. Только ты и я… И Витя еще.
– Ты с ним давно рассталась?
– А мы и не расставались, – все с той же странной усмешкой ответила Элла. – «Мы странно встретились и странно разойдемся…» Чьи это стихи? Не помнишь?
– Пушкин, может? – пожал плечами Гордеев.
– Сам ты Пушкин, – улыбнулась Элла, – песня такая была. «Мы странно встретились и странно разойдемся. Улыбкой нежною роман окончен наш. Но если в памяти мы к прошлому вернемся, то скажем – это был мираж…» Все последние дни вертится в голове эта строчка. Как узнала, что Витя погиб, так и завелась пластинка, не могу от нее отвязаться, звучит и звучит.
– Бывает, – согласился Гордеев.
– А вот и он, – сказала Элла и откашлялась, глядя куда-то в сторону.
– Кто?
Гордеев повернулся и посмотрел на какого-то представительного лысого мужика в хорошем костюме, знаками подзывавшего Эллу.
– Муж, – вздохнула Элла и пошла к нему.
Гордеев удивился мгновенной перемене, произошедшей в Элле: у нее даже походка стала другой. Изменилось и выражение лица, оно стало каким-то неестественным.
Гордеев тоже подошел к мужу.
– Долго ты тут еще? – спросил он Эллу.
– Еще примерно полчаса, не больше.
– Я подожду в машине.
– Это мой бывший одноклассник, – представила Элла Гордеева.
Мужчина протянул Гордееву руку:
– Алексей.
– Юрий.
Гордееву понравилось его рукопожатие – короткое, крепкое, деловое. Да и вообще мужик понравился – с открытым, улыбчивым лицом, умными глазами.
И почему, подумал он, этот муж не нравится Элле? Отчего она вся застыла в его присутствии, как гипсовая статуя? Смотрит в пол и отвечает сквозь зубы.
Какая кошка между ними пробежала? Хотя кто их разберет. Муж да жена, как известно, одна сатана… К тому же этим бабам вечно не угодишь. У них в голове крутятся механизмы неизвестной конструкции, и что им надо на самом деле, не знают даже они сами…
Часа через два довольно-таки пьяный Гордеев решил, что пора взять себя в руки и отчалить. Уже пили за вечную любовь, за дружбу, за единство народов России, за безъядерный мир и нашу победу…
Поминки плавно вылились в попойку. Одноклассники смешались с сослуживцами, давно все перезнакомились и называли друг друга на «ты» и по именам. Уже учились танцевать лезгинку, обнимались, произносили проникновенные тосты «за присутствующих дам». Эдик Коваль рассказывал свежие еврейские анекдоты.
Гордеев посмотрел на часы и понял, что пора завязывать. Завтрашний день грозил страшным похмельем и невыходом на работу, что чревато…
Ускользнуть из-под бдительной охраны однополчан покойного было трудно. Окрестности были взяты под контроль, и всякого, кто пытался их покинуть, омоновцы препровождали на место. Во всяком случае, так казалось Гордееву, который, соблюдая все меры предосторожности, выбрался из-за стола, помахал рукой одноклассникам и вышел в холл.
Здесь он достал сигареты и, делая вид, что собирается покурить, вышел наружу. Здесь не было никого. Гордеев огляделся по сторонам и сделал резкий и быстрый прыжок в сторону, куда не доставал свет фонаря.
– Ушел! – услышал он за собой крик и топот.
Он петлял в темноте, спотыкаясь о какие-то рытвины и кочки. Ему казалось, что омоновцы гонятся за ним с овчарками. А может, и не было никакой погони? Ну конечно же не было. Какое им дело до того, кто пришел, а кто ушел… Детективов надо меньше читать.
Впрочем, у Гордеева и в жизни всегда хватало детективных историй.
Он вспомнил рассказ Швейка о том, как сослуживцы праздновали день рождения своего начальника и за один вечер обошли тридцать шесть пивных, и под конец начальника пришлось водить на собачьем поводке, чтобы он не потерялся. Сейчас эта сцена показалась Гордееву такой смешной, что он громко расхохотался.
Пошел мелкий дождь. Вечер стоял безветренный, и капли дождя приятно охлаждали разгоряченное лицо.
Гордеев вышел на шоссе и махнул рукой. Вскоре остановилась машина.
– Куда?
– В Москву, – старательно выговаривая буквы, ответил Гордеев.
– Проснись, дядя! Москва в другой стороне! – крикнул веселый водитель.
Гордеев кивнул с достоинством.
Подумаешь, немного ошибся. Каждый может заблудиться ночью в незнакомой местности…
Сейчас главное – без риска для жизни пересечь шестирядное шоссе. Главная преграда – металлический барьер на разделительной полосе – издали показалась низкой.
С чувством собственного достоинства Гордеев посмотрел направо – машин поблизости не было. Он достиг середины шоссе и перелез через барьер на другую сторону. Там он попал ногой в глубокую лужу, но не обратил особого внимания на промокшую обувь. Очень довольный собой, он наконец достиг противоположной обочины.
«И не такой уж я пьяный, – рассуждал он сам с собой. – Если бы был сильно пьян, вряд ли бы перелез через этот барьер».
Он представил себе унылую картину: себя, промокшего и продрогшего, упорно ловящего такси не на той стороне дороги.
Стараясь стоять ровно и не шататься, Гордеев выкинул правую руку вперед и сразу же тормознул машину. За рулем сидела женщина.
– Куда? – спросила она, внимательно рассматривая пассажира.
– В Москву, – стараясь дышать в другую сторону, ответил Гордеев.
– Садитесь, – кивнула дама.
Гордеев сел.
В машине было тепло и приятно пахло женскими духами. Играла какая-то тихая и спокойная музыка.
– А вы неосторожно поступили, взяв ночью незнакомого попутчика, – заговорил он первым.
– Незнакомого и пьяного, – уточнила дама.
– Заметно? – Гордеев сел чуть ровнее.
– Чувствуется, – иронично кивнула женщина
– Я с похорон, – развел руками Гордеев.
– Кто-то близкий?
– Как сказать… Одноклассник. Я его очень давно не видел… Но все же.
Дама кивнула. Ехали молча. Тепло и мягкое покачивание действовали усыпляюще. Гордеев чувствовал, что голова его тяжелеет с каждой минутой. Сознание уже стало улетать куда-то в космическую высь.
– Если я вдруг усну, растолкайте меня, – попросил Гордеев, с трудом размыкая веки.
– Ладно, – согласилась дама.
Глаза Гордеева словно запорошило песком. Они горели, и единственным желанием было их закрыть.
«На одну минуту», – подумал Гордеев, сомкнул веки и мгновенно уснул.
