Так вот, буквально из ниоткуда возникла теперь проблема со «Станицей». Он что, вездесущий, этот проклятый Турецкий?!
Явился в сопровождении доброго десятка крепышей с Петровки, наложил арест на деятельность охранного предприятия, забрал у исполняющего обязанности руководителя подписку о невыезде, мотивируя свои действия показаниями, полученными от задержанных сотрудников – «станичников», находящихся под следствием. А те, по его словам, уже сознались в том, что выполняли исключительно поручения собственного руководства. Это когда они хранили незарегистрированное оружие, когда готовили убийства и так далее. Чтоб Захар и Паша сознались?! Чтоб эти отморозки посмели заложить того, кто их кормит и поит?! Да ни в жисть такого не может случиться, все врет «важняк». Однако и против силы не попрешь. Закрыли «Станицу» и опечатали парадное. Нету больше офиса на Селезневке. Как нет тайной квартиры на Тихвинской, нет ее уже и на Новослободской, где наверняка без всякой санкции судьи побывали менты. Но хоть там было у Гришки чисто…
Что же осталось? Квартира в Весковском? А надолго ли?
И на Житной лишь плечами пожимают: мол, это не мы, это Генеральная прокуратура. Ага, ты им – валюту в конверте, а они тебе – фигу. В чистом виде. И безо всякого конверта…
Все в какой-то провал уходит…
Илья Андреевич, сам того не желая, бесконечно размышлял: что конкретно ему захочет предъявить этот Турецкий? Ведь подбирается!
И всякий раз останавливался, словно перед непроходимой, непробиваемой стеной, перед вопросом: а в действительности – был ли просто убит Ворон? Или он успел перед смертью что-то спеть? Воронцов был единственным связующим звеном между бабушкинской братвой и ее незримым, так сказать, паханом, Барином – Ильей Носовым. Это было очень ловко придумано им в свое время – тогда, когда только начинал свое триумфальное восхождение бессмертный, как казалось, «Феникс».
«Станица» крышевала бабушкинских, те делали свое дело, обеспечивая порядок среди партнеров «Феникса». И все шло своим чередом. И чтобы теперь раскопать прежние, давно забытые дела, еще при советской власти списанные в архив, это ж надо добраться до ребяток. А покойники, известно, молчат. Но всех в покойники не списать. Никак не принимала такой постановки вопроса душа Ильи Андреевича…
Звонить «родственницам» Носов больше не решался. Приказал просто проверить – что там и как. Доложили, что этих сучек плотно опекают менты. Лучше не соваться.
А старый козел, из-за которого и разгорелся весь сыр-бор, по телевизору вон выступает, перспективы рисует, мать его… Что все твои «перспективы» без моей, Ильи Носова, хватки и знания дела?! Ничто! Тьфу, пустое место…
Ложась в холодную и ставшую какой-то очень неуютной постель, он в первый раз отчетливо решил для себя, что прямо с завтрашнего утра надо будет смотаться в английское посольство. Пора перестать нервничать и начать думать о будущем.
Гордеев трудился над составлением ходатайства старшему следователю Управления по расследованию особо важных дел господину государственному советнику юстиции третьего класса Александру Борисовичу Турецкому.
И это не было тем, чего хотелось больше всего. Ну к примеру: «Сан Борисыч, добрая душа, давай, что ли, кончать с этой несправедливостью, а? Пора ведь уже выпустить Андрюху Репина из тюряги! Есть же у нас совесть! Сколько можно томить парня?»
Это, так сказать, внутренний монолог. А всерьез – следовало составить процессуальный документ, в котором достаточно подробно и мотивированно изложить доказательства невиновности подзащитного Андрея Петровича Репина, который за свой обман – ну в том смысле, что поддался уговорам и принял на себя вину другого человека, чем, естественно, нарушил закон, – уже достаточно наказан.
Андрей находился теперь в Бутырках. И даже удалось, правда мимоходом, устроить ему очное свидание с Лидией.
Юрий ожидал чего угодно, но того, чтоб оба фигуранта, – вот уж действительно и в башку не пришло бы! – разрыдались как дети прямо на лестнице?.. Да!.. А ведь парень не из слабых. И потом, почти два года колонии. Мог бы и ожесточиться. А он сопли развел…
И вот сейчас, глядя за окно, где погода, кажется, стала отдаленно напоминать нечто весеннее, Юрий вспомнил, как совсем вроде и недавно сидел так же, глядел в окно и видел сверкающие пики Большого Кавказа, твердый наст, пронзительную небесную синь и уже представлял себе, как окунется в это обжигающее душу пространство. И даже о подходящих спутницах подумывал…
Все это, конечно, очень хорошо, но только одного ходатайства адвоката совсем недостаточно. Прочитает Сан Борисыч, почешет кончик носа, потом примет официальный вид и заявит, что… возможно теперь… скорее всего… на основании данного ходатайства, а также – собранных дополнительных следственных материалов он, следователь Турецкий – Александр Борисович будет говорить о себе просто, без пафоса, – выносит мотивированное постановление о прекращении уголовного дела в отношении гражданина Репина за отсутствием в деянии его, стало быть Андрея Петровича Репина, состава преступления. А? Песня! Подтвержденная статьей пятой, пункт два УПК Российской Федерации… Но эту песню еще надо спеть! Профессионально грамотно…
А Самохин, между прочим, который осуществлял охрану Лидии Валентиновны, заметил вчера во дворе на Староконюшенном любопытного типа явно уголовной внешности, который, сидя в серой «девятке» – любимой машине братвы, чего-то настырно разглядывал в районе верхних этажей, где находилась квартира Поспеловских. А когда Самоха, приняв грозный вид и резко сунув руку за борт куртки, где обычно носят оружие, направился к любопытствующему, тот быстренько дал по газам и с колесным визгом смылся из переулка. А сегодня с утра тот же тип ошивался возле работы Лидии на Брестской улице, когда Николай привез ее прямо к подъезду. А снова заметив решительность Самохи, наблюдатель врезал по газам.
Николай отметил, что номера-то на машине словно нарочно заляпаны грязью.
О чем это все говорило? Только об одном: дело движется к финалу, которого кто-то очень не хочет. И может спровоцировать нечто непредвиденное.
Самохин спрашивал у Дениса: «Догнать? Врезать?» Денис пожимал плечами. Такая неопределенная позиция сотрудникам «Глории» не нравилась, но и возражать было нечем.
Отношение в камере, говорил Андрей, к нему вполне нормальное. Были равнодушные, были и сочувствующие – все как везде. Но Турецкий, будучи в следственном корпусе, попросил местное начальство иметь в виду возможные эксцессы, коих и без Репина у них хватало. Однако факт оставался фактом: снова начались наезды. Не на Юлию – там все было спокойно, а именно на Лидию. Словно кто-то мстил. Кто? Да это и ежу понятно…
Он, конечно, должен был однажды настать – этот день. И небо стало по-весеннему голубым, а снег оказался серым, мокрым и тяжелым.
Подвозя Лидию, которая, несмотря ни на какие уговоры, захватила с собой маленького Васю, в пушистом коричневом комбинезоне похожего на дурашливого медвежонка, к зданию изолятора, Гордеев увидел уже дежуривших там Денисовых ребят. Самохин с Филей были внутри помещения, откуда должен был появиться «с вещами» Андрей, а Сева с Демидычем месили снег снаружи, возле ступеней. Отсюда просматривались и арка между домами, и часть Новослободской улицы, и машины, припаркованные во дворе.
