— Скажу, конечно. Хотя столько лет прошло, кого это
может интересовать? Мне-то вообще скрывать нечего, совесть моя чиста. С мужем
мы с семнадцати лет встречались, он-то уж точно знает, что у меня до него
никого не было, а не то что ребенка родить. Да вы же, Варвара Михайловна,
знаете, что все это время я у людей на глазах была, никуда не уезжала. Глупость
я тогда сделала со свидетельством, но мне за это так от матери влетело, что до
сих пор вспомнить страшно!
— Ты по порядку, Ритуля, и поподробнее.
— Сейчас и до дела дойду. Вы когда рожали, в апреле?
— Точно, — женщины кивнули.
— Вот, а перед этим летом закончила я восьмой класс.
Лето было тогда раннее, июнь теплый. Мы все на каникулах как с цепи сорвались.
Гулянки у нас каждый день, днем на пляже или на лодках уедем куда-нибудь
подальше, там костры жжем, а то и с палатками, с ночевкой. Но с ночевкой меня мать
редко пускала. По субботам — танцы в Доме культуры, по средам — в клубе, а так
у кого-нибудь соберемся под магнитофон. Мать на меня ворчала всю дорогу. Ну вы,
Варвара Михайловна, маму-то мою знаете, она нас с сестрой вот так
держала. — Рита показала сжатый кулак.
— И приехала в начале лета к нам в Лугу девочка одна. К
соседке тете Ане отдыхать из города. Какая-то она ей была не то племянница, не
то двоюродная какая-то, уж не помню я. Звали ее Натэлла. Она говорила, отец у
нее русский. А мать грузинка. Были мы с ней ровесницами, подружились быстро.
Мать моя ей не препятствовала, говорила, что девочка из города, приличная,
воспитанная. Но погулять да развлечься Натэллка была не промах. Сейчас я думаю,
что просто возраст у нас тогда такой был, а так она девчонка славная была. Жила
Натэллка у тетки, и часто мне на нее жаловалась, что выжига и характер тяжелый.
И все сетовала, что родители уехали за границу на два года и что ей придется у
тетки жить и в Луге в школе учиться. А я рада была, мне Натэллка нравилась. Ну,
мальчики, конечно, за нами бегали, Натэллка хорошенькая была, да и я
ничего, — Рита улыбнулась. — Целовались после танцев вовсю, но чтоб
чего другого — ни-ни! Это мать в меня вколотила накрепко, строгая она у нас
была… Июнь прошел, полиюля, Натэллка стала странная какая-то, загадочная, на
меня свысока смотрит, сквозь зубы говорит, на мужиков так глазами и стреляет,
что, думаю, с ней такое? Обиделась даже я на нее, как-то мы разошлись немножко,
тем более что мать гулянки мои пресекла и к домашнему хозяйству приспособила.
Потом дожди пошли, и стали мы дома сидеть. А потом, уже как-то в августе, иду я
мимо, смотрю, Натэллка у окна сидит грустная, зазвала меня, дома никого у них
не было — ни тети Ани, ни мужа ее. Стали мы с Натэллкой разговаривать, она вдруг
как заревет да и говорит мне, что жить тут больше не может, а тетка ее не
отпускает, издевается над ней, чуть не бьет, называет нехорошими словами,
потому что она, Натэллка, беременная. Меня как обухом по голове! А что мы в
пятнадцать лет про это знали? Только в теории! Я и говорю, как, да что, да
может, еще не точно! А она говорит — все точно, водила ее тетка к акушерке
Марии Семеновне домой, и та определила, что все точно, полтора месяца. Я тогда
и говорю, да кто же это с тобой, кто? Ведь все время мы с ней вместе были. А
она так зубы сжала и говорит, что не спрашивай, мол, меня про это никогда, ни
за что не скажу! Вот так посидели мы с ней, поплакали, а потом тетка ее пришла,
так на меня зыркнула, я скорее убралась оттуда подобру-поздорову.
Осенью отвезла тетка Натэллку в город, но в школу не
пустила. В той школе сказала, что она в Луге будет учиться, а у нас — что в
городе. Это мне Натэллка рассказала, когда они на ноябрьские праздники сюда
приезжали, еще у нее не очень заметно было. Тетка ее в городе на улицу не
выпускала, хотела от соседей все скрыть.
— А что же она так скрывала?
— Не знаю, наверное, боялась, что родители Натэллкины
на нее бочку катить будут.
— За что же девчонку так мучить?
— Она вообще со странностями, тетя Аня эта. В общем,
сразу отсюда они в ноябре поехали в деревню, тетя Аня с Натэллкой. У ее мужа
дом от матери остался, отсюда сто километров, там деревня глухая совсем, дороги
нету, семь домов всего, а в них пять старух. И всю зиму они там прожили, не
побоялась она с беременной-то. Там если что случись, то и не довезти никуда. И
весной, в марте, приезжает вдруг тетя Аня одна. Я как ее увидела, сразу за
Натэллку испугалась. Сама к ней пришла и говорю: где Натэлла, что вы с ней
сделали? А она сначала злобно так на меня посмотрела, а потом подумала и
говорит ласково. Я, говорит, за Натэллочку так переживаю, чтобы жизнь ей не
испортить. Пойдут сплетни да пересуды, на всю жизнь пятно останется. Отец у нее
очень строгий, может из дому выгнать, если узнает. Девочке и так несладко.
Ну, мне хоть и пятнадцать лет было, а сразу я сообразила,
что не за Натэллку она боится, а за себя, противная она была тетка. А она и
говорит дальше, что Натэллочка сейчас в городе, ждет родов, уже немного
осталось, а только если она в больницу под своим именем попадет, то все равно
все узнают. А вот если оформить ее под моим именем и адрес указать мой, в Луге,
то никто и проверять ничего не станет. А от ребенка Натэлла откажется, его
заберут в дом малютки, и все. Я вначале отказалась, тогда она стала орать, что
это я во всем виновата, водила ее черт те куда по всяким компаниям. Я и
отвечаю, что никуда я ее не водила, все ребята свои, из школы, со мной-то
ничего и вообще я не представляю, кто это у Натэллы мог быть, и когда они
успели. Можно ведь спросить. А тетя Аня отвечает, что какая же сволочь теперь
признается, а Натэлла молчит. Только сидит, в одну точку смотрит и не плачет
даже. Жалко мне стало Натэллку, принесла я тете Ане это чертово свидетельство о
рождении. Она уж так благодарила, в глаза мне заглядывала и подарила колечко
золотое с камушком. Я брать не хотела, куда я его надену, ведь мать увидит, а
что я скажу, где взяла? Но тетка Аня прямо насильно мне его в карман сунула.
Прошло время, недели три, кольцо я убрала в нижний ящик
старого комода, что на чердаке у нас стоял. Там всякий хлам валялся, игрушки
старые, мать туда в жизни не заглядывала. И что ей там понадобилось? В общем,
нашла она кольцо, вцепилась в меня как будьдог, орала так, все напирала, что
мужик мне какой-то его подарил, сами знаете за что. Прямо озверела, пришлось ей
признаться во всем. Как узнала она, так прямо на чердаке и излупила меня в
кровь чем ни попадя. А потом и говорит, дура ты, дура, ты же всю жизнь себе
испортила из-за глупости своей. Ты что же думаешь, Луга — это край света? Что,
врачи из роддома сюда, что ли, позвонить не могут и все сообщить?
Я и отвечаю, что я-то ни в чем не виновата, я вся на виду,
меня здесь все знают. А она и говорит, что это ты потом расскажешь тому ребенку
несчастному, который лет через двадцать к тебе придет, чтобы в глаза глянуть
той стерве, что его родила и на государство бросила. Ты что же думаешь, его
пихнут как котенка, и все? Там юрист сто справок оформит, а в них черным по
белому будет указано, что мать — ты, фамилия твоя, имя и отчество, где проживаешь
и в каком году родила. А через двадцать лет кто вспомнит, что ты честная была и
никого в пятнадцать лет не рожала? Я, да и то, если доживу. Это они нарочно
тебя, дурочку, облапошили, чтобы к ним потом никаких претензий не было.
