– А электричество тут хотя бы есть? – спросил я, когда Женя, пошарив в щели между бревен, вытащила ключ и отперла большой амбарный замок.
– Не-а, – весело ответила она, – зато тут есть несколько керосиновых ламп и большая русская печь.
И она смело шагнула в темный дверной проем. Я последовал за Женей. В доме было почти так же холодно, как и на улице. Под ногами на дощатом полу поскрипывал иней.
Женя чиркнула спичкой и зажгла одну из керосиновых ламп, стоящих на полочке в прихожей. Колеблющийся огонек осветил внутренности обычной деревенской хаты – старая мебель, занавесочки на малюсеньких окошках, больше похожих на бойницы, домотканые коврики на полу. Главной достопримечательностью комнаты действительно служила большая русская печь.
– Да, – сказал я, прикасаясь к ее безнадежно холодному боку, – на такой хоть сейчас к проруби за щукой.
– Только сначала ее надо растопить.
– Что ж, это дело мужское. Где дрова?
– Поленница во дворе. Возьми лампу.
Я зажег еще одну керосинку и вышел во двор. Найдя рядом с поленницей топор, я поплевал на руки и принялся рубить дрова. Через пять минут я уже не чувствовал холода, через пятнадцать сбросил пальто, а через полчаса уже пытался разжечь печь. Получилось это с трудом, пришлось израсходовать полкоробка спичек.
– Эх ты, горожанин, – ласково пожурила Женя, – надо сначала щепочки разжечь, а потом уже поленья.
– Да, так просто, – задумчиво сказал я, посматривая на веселые язычки огня, которых становилось все больше, – а в голову не пришло. Несмотря на высшее образование.
– Тут не образование, а опыт иметь нужно, – отозвалась Женя, которая достала из погреба банки с соленьями, набрала в чугунок воды и поставила вариться извлеченную из того же подпола картошку.
– Вот так, тут полное самообеспечение.
– Блокаду можно пережить…
Через полчаса мы сидели за дощатым столом и с аппетитом уплетали дымящуюся картошку с подсолнечным маслом, квашеной капустой, хрустящими солеными огурчиками и острой смесью, которую Женя изобрела сама и назвала «Огонек».
– Когда ее ешь, кажется, что во рту зажигаются огоньки. И жгут тебя изнутри, – объяснила она.
А потом, вспомнив о чем-то, она вскочила из-за стола и кинулась к буфету. Открыв дверцу и покопавшись в его недрах, Женя торжественно вытащила огромную бутыль, наполненную белесой мутной жидкостью, в которой плескались какие-то стебли и листья.
– Первач, – уточнила она, развеивая все сомнения, – нам надо немного отойти от переживаний. Настоян на мелиссе.
Мы немного выпили. В комнате постепенно становилось теплее. И я почувствовал, что падаю с ног. Женя мигом убрала со стола и достала откуда-то перину, подушки и постельное белье. Честно говоря, я уже несколько раз оглядывал комнату, прикидывая, где устроиться на ночлег. Единственная кровать стояла у покрытого толстым слоем инея окна, и даже мысль о том, что спать придется рядом с ним, вызывала ужас. А больше лежачих мест не было…
– Спать будем на печи, – заявила Женя.
– Никогда еще не пробовал, – отозвался я.
– Вот, заодно и попробуешь, – озорно сверкнув глазами, сказала она, ловко забираясь на печь.
Я сидел за столом, тщетно пытаясь оценить события сегодняшнего, такого длинного и насыщенного дня. И не мог. Мысли путались и, меняя друг друга, то и дело затевали в моей голове безумный хоровод. Сто граммов забористого самогона сделали свое дело, все неприятные воспоминания отошли на второй план, покрылись туманом, стало тепло и уютно. И даже трескучий мороз за ледяными стеклами казался далеким и нереальным.
– Юра, иди спать, – позвала Женя сверху.
Я поднял глаза и увидел из-за цветастой занавески (ну какая же русская печь без занавески в цветочек?) Женю. Черные как антрацит волосы растрепались и делали ее еще красивее.
– Туши лампы.
Я задул все керосинки, потом сбросил одежду и забрался на печь. Нет, описать это нельзя… Теплая мягкая перина, обволакивающий жар от печных камней… Уют, спокойствие… Хоровод в моей голове стал еще быстрее, потом начал подниматься выше, выше…
И тут я почувствовал дыхание у своей щеки. А потом ощутил присутствие Жени рядом с собой. И вернулся на землю, вернее, на печь.
– Юра, – прошептала она. И прохладная ладонь змейкой протиснулась к моей груди. Я с ужасом понял, что сейчас произойдет. И самое главное, совершенно не знал, как себя вести.
Я, знаете ли, не святой, не ханжа, не праведник. Бывало, что женщины сами хотели меня, бывало, набрасывались, что называется, как кошки. Случалось, что ими оказывались мои клиентки. Но спать с женщиной, муж которой оклеветан и в настоящий момент находится в тюрьме?
Ладонь Жени продолжила свое путешествие и остановилась на моем плече. Внезапно я понял, что, разумеется, не секс нужен был ей, во всяком случае, не в первую очередь. Жене необходима была защита. Ведь в короткий срок она лишилась поддержки мужа, а сегодня убили, может, единственного верного человека – Дмитрия Бондарева. Она искала защиты и находила ее только во мне. Что ж, защищать – моя профессия. Я дам ей эту защиту. Во всяком случае, сегодня…
Я повернулся на бок и обнял ее. Женя была удивительно податлива. Я крепко прижал ее к себе, гладил ее по волосам. Она прижалась ко мне всем телом и жадно впитывала мой голос, мои слова:
– Не волнуйся. Все будет хорошо. Что ты?.. Никто тебя не тронет. Все будет хорошо…
Она плакала, уткнувшись мне в плечо, кивала, опять плакала, а я говорил и говорил и сам начинал верить в то, что говорю…
А потом она подняла голову и хриплым голосом потребовала:
– Поцелуй меня.
Я дотронулся губами до ее щеки.
– Нет, не так. По-настоящему!
Женя обхватила руками мою голову и впилась в мои губы, словно намереваясь проникнуть внутрь моего черепа. Мне ничего не оставалось, как ответить не ее поцелуй. И еще, и еще… Женя тяжело дышала и постанывала, а потом в моей голове снова закружился хоровод, и я не мог понять, то ли это во сне, то ли наяву…
Вернувшись домой после разговора с Расторгуевым, губернатор Шварц засуетился.
– Маша! – крикнул он с порога жене. – Иди сюда.
Жена вышла из ванной, обеими руками прижимая к груди лохматый, дрожащий, пахнущий шампунем комок шерсти. Из складок розового махрового полотенца на Шварца смотрели два злобных черных глаза. Собачонка оскалила белые иголки зубов и тихо зарычала.
– Чего орешь? – заметила супруга. – Джульку нервируешь. В ее положении ей нельзя нервничать.
Она чмокнула собачонку в мокрую пуговицу носа.
– В ее положении? А в моем положении нервничать можно? – стуча ногами в паркет, крикнул губернатор.
– Толя, что случилось? – изумилась супруга.
