В банде Расторгуевых свой человек может еще понадобиться, а после «мясорубки» бывший центровой уже вряд ли встанет… Не выгодно так бросаться ценными людьми из-за единственного подозрения.
– Извини, Сева, мне надо бежать. Расторгуевы совсем оборзели, всех подозревают, если исчезнешь на полчаса, так уже начинаются вопросы-допросы, – посмотрев на часы, заявил шпион.
– Что ж, давай, Штирлиц! – Сева пожал своему человеку руку. – Помни, что ты наши глаза и уши, и не пропадай надолго.
– Есть!
Шпион ушел.
Сева набрал номер генерала Киреева:
– Что у тебя нового?
– Все старое. А у тебя? Со своим человеком говорил?
– Только что.
– Ну?
– Не они.
Генерал разочарованно крякнул:
– Что ж, будем копать дальше.
…Андрей ждал, когда о нем вспомнят, когда скажут, что он свободен и может ехать или, наоборот, должен пока оставаться в доме Расторгуевых…
Он сидел на койке в «казарме» и вслушивался в неясный шорох за стеной. Или это кровь шумит в голове?..
Непонятно. Все кругом темно и неясно.
Он вышел из «казармы», поднялся на первый этаж, или уровень, как говорили сами Расторгуевы. Заглянул на кухню. Там сидел Боксер со своим прихлебателем Шахом, телохранитель Василия и чеченец, с которым они сегодня утром ездили на дело. Все четверо играли в преферанс.
В углу на холодильнике работал телевизор.
Как Андрею ни хотелось первому задавать вопрос, но пришлось открыть рот:
– Что мне сейчас делать?
Вопрос повис в пространстве. Никто из игроков не ответил.
Андрей ушел из кухни.
Ключи от джипа у него временно конфисковали вместе с самой машиной.
Он вышел во двор через заднюю дверь, обошел вокруг дома. Никто за ним не следил вроде бы.
Андрей дошел до бани, свернул с расчищенной тропинки и, проваливаясь выше колена в снег, побрел к забору. Перемахнул через него, спрыгнул в такой же глубокий снег на той стороне. Никто его не остановил.
Добравшись на попутке до города, Андрей первым делом отправился домой к Оксане. Дверь ему открыла незнакомая женщина в черной косынке на голове.
– Здравствуйте, – похолодев внутри при виде этой траурной косынки, произнес Андрей. – Я друг Оксаны. Можно поговорить с ее матерью?
– Она в больнице, – ответила женщина, пропуская Андрея в прихожую.
Большое зеркало, висевшее на стене в прихожей, теперь было завешено темной тканью.
Андрей все понял, но еще цеплялся за последнюю возможность.
– У них кто-то умер?
Женщина посмотрела на него широко раскрытыми глазами.
– Я только что приехал, – объяснил Андрей. – Только что вернулся в город.
Женщина заплакала.
– Оксаночку вчера похоронили.
Ни слова больше не говоря, Андрей вышел из квартиры.
Он шел по улице, не видя, куда идет. Шагал и шагал, не чувствуя ни холода, ни усталости, пока не попал в свой двор, и тогда только понял, что оказался дома.
– Ты где был? – встретила его мать. – Хоть бы позвонил… А машина где?
Андрей ничего не ответил.
– Ты, случайно, не разбил? – ахнула мать.
– Нет. Оставил на работе.
Мать, как и все остальные родственники, думала, что Андрей работает водителем на фирме. Сын всегда приезжал домой на машине. Сейчас, впервые увидев, как сын возвращается с работы домой пешком, мать заволновалась:
– Они тебя, случайно, не уволили, а? Сынок, что ж ты молчишь?
Андрей усмехнулся:
– Не уволят, не бойся.
Он кивнул матери и заперся в своей комнате.
Там все осталось так же, как в то утро, когда он поссорился с Ксюшей. На смятой постели он обнаружил забытую Ксюшей губную помаду. Наверное, вытряхнула из кармана, когда спала…
Андрей сел на пол. Рука сама потянулась к пульту телевизора. Он щелкал с канала на канал, но почему-то все местные каналы, кроме кабельных, транслировали дурацкую симфоническую музыку. Вдруг на канале АТН симфонический концерт прервался программой новостей.
– Вчера в нашем городе совершено очередное громкое заказное убийство, – глядя в камеру строгим взглядом, говорила красивая дикторша. – В подъезде своего дома был расстрелян наш коллега Дмитрий Бондарев. В связи с этим наш канал объявляет о прекращении трансляции всех своих программ.
На экране, на черном фоне, возник черно-белый портрет убитого журналиста с черной каймой и зазвучала та же прерванная симфоническая музыка.
Андрей быстро переключил телевизор, но по всем местным каналам вместо нормальных программ транслировали записи концертов или просто черный кадр, за которым звучала заунывная мелодия.
Андрей вышел на кухню. Родители пили чай и обсуждали сегодняшние новости.
– Это ж надо, – шепотом, чтобы не раздражать сына своими бабьими разговорами, сказала мать. – Журналиста и у нас убили.
– Как Листьева, – подтвердил отец.
– И за что? Такой симпатичный был молодой мужчина…
– Вам что, говорить больше не о чем? – заорал Андрей. – Вам-то до него какое дело? Что вы раскудахтались? Он вам что, родственник? Такой же… как и все!
Он обозвал покойного таким словом, что даже у отца, проработавшего жизнь на заводе, полезли глаза на лоб.
– Да ты как с родителями разговариваешь, щенок! – встал из-за стола Папутин-старший.
– Коля, не трогай его! – полезла защищать сына мать.
– Хорошего дебила воспитала! – плюнул отец. – Защищай больше. Он и тебя такими словами вспомянет! Тьфу!
– Лучше бы я не приходил!
Андрей схватил куртку, выскочил из квартиры, грохнув дверью.
Идти было некуда. Друзей у него, кроме как своих из Севмаша, не было. Да и видеть никого не хотелось.
Ночь стояла морозная. Снег скрипел под ногами, все небо было усыпано крупными звездами.
Андрей постоял немного, задрав голову и глядя в небо. Почему-то вспомнилась давно услышанная или прочитанная где-то байка, что японцы уходили философствовать в туалет, потому что у них туалет был без крыш, и, сидя, грубо говоря, на очке, они задирали чайники и любовались небом… Подумав об этом, Андрей усмехнулся.
Подняв воротник куртки и поглубже сунув руки в рукава, он пошел в сторону железнодорожного вокзала. Там и пересидел ночь на скамейке в зале ожидания.
Выходя на работу в первый раз после неудавшегося покушения, Шварц предпринял беспрецедентные меры предосторожности. Во-первых, никого не оповестил. Во-вторых, взял еще двух человек в личную охрану. В-третьих, приказал проверить машину до мельчайшего винтика, не запрятано ли еще где взрывное устройство?
