«Ты только погляди, – с уважением подумал я, – даже бровью не повел. Настоящий разведчик».
– Должны помнить, – строго сказал Турецкий. – Этот Михайлов был убит здесь, на зоне, расстрелян охраной якобы при попытке к бегству. Помните хотя бы этот случай?
Трофимов упрямо молчал.
– Я здесь уже пятнадцать лет, – сказал он наконец, – и за это время понял одну непреложную истину: у кого короче память, тот дольше живет. Так что зря вы приехали. Я ничего не знаю.
…Первый взрыв взломал толстую кромку льда возле берега. Оглушенная вторым взрывом, кверху пузом стала всплывать жирная енисейская рыба.
– В воду! – командовал бригадир, и пятнадцать кыштымских зеков с быстротой сеттеров бросились в воду, собирая дырявыми ведрами, корзинами, просто руками плывущую поверху рыбу.
Глаза их блестели от голода и предвкушения горячей ухи. Ни ледяная вода Енисея, ни мороз не казались им страшными.
– Все-таки добились, а! – перешептывались те, кто знал про письмо начальнику зоны.
– Эх, жаль, нет Деда. Кто без него приготовит смачную ушицу?
Добычу ссыпали в мешки и бегом таскали к грузовику. К вечеру команда рыболовов прибыла обратно в Кыштым, но на въезде в поселок зеки с удивлением и разочарованием увидели, что грузовик, на котором везли рыбу, поворачивает не в сторону зоны, а к поселку.
Зеки поняли, что их обманули. Начальство наловило рыбы для себя.
В тот вечер гороховая баланда всем казалась еще горше, чем обычно. Никто не торопился ее есть. Перед глазами рыболовов стояли соблазнительные картины: горы жареной рыбы, фаршированные щуки на длинных блюдах, котлы дымящейся пряной ухи…
Зона застыла в оцепенении. Все ждали, когда грянет буря.
…Мы бились уже час. Трофимов не желал ничего говорить.
– Может, прерветесь? – заходя в кабинет, предложил Лопатин.
По нашим лицам Лопатин понял, что старик, как он и предупреждал, оказался твердым орешком, и в душе позлорадствовал.
– Обед готов.
– Принесите сюда, в кабинет, – железным тоном скомандовал Турецкий.
Лопатин, логично рассудив, что раз невесть откуда взявшиеся московские гости командуют, значит, имеют на это право, скрылся за дверью.
Через минуту на столе стояли четыре тарелки с умопомрачительно ароматной дымящейся ухой.
– Эх, – весело воскликнул Александр Борисович, вдыхая рыбный дух. – Для того чтобы такой ушицы отведать, не грех и сюда, за полторы тыщи километров, податься.
Я с изумлением отметил, что он начал изъясняться с какими-то не свойственными столичному жителю интонациями. Например, Турецкий сказал слово «километров» с ударением на первом "о". «Это профессиональное», – подумал я.
– Да-да! – кивал Лопатин, мешая густой суп ложкой.
И только Трофимов сидел чернее тучи. Я не мог понять, почему появление на столе тарелок с изумительной ухой произвело на него такое гнетущее впечатление. «Это странно, – подумал я, – любой зек набросился бы на такую вкуснятину, а этот только ложкой ковыряет. Что-то тут не то…» И еще я заметил, что старый зек и начальник колонии посматривают друг на друга тоже не совсем обычно…
– Откуда рыбка-то, гражданин начальник? – наконец нарушил тишину Трофимов.
Глаза Лопатина забегали. Я тотчас же понял, почему: такое запанибратское обращение зеков к начальству не допускалось.
– Из Енисея, – наконец проговорил Лопатин, – с утречка глушили…
– Вот и ладно, – чуть повеселел Трофимов, – значит, зона сегодня сыта?
Лопатин засопел и перевел взгляд в тарелку, где среди золотистых кружков жира и колечек лука белели щедрые куски сазана, омуля, сома и щуки.
Трофимов внимательно смотрел на Лопатина. Я буквально ощутил, как буравчики его глаз протыкали начальника насквозь. Турецкий, судя по всему, тоже заметил, что между начальником колонии и старым зеком есть какая-то недосказанность.
– Сыта зона сегодня? – еще раз тихо повторил старик.
Лопатин снова не ответил. Трофимов аккуратно положил ложку, встал и произнес:
– Прошу отпустить на зону. Больше я на вопросы отвечать не буду. Не мое это дело – с мусорами уху шамать.
У Лопатина глаза буквально полезли на лоб.
– Да как ты?.. – задыхаясь от злости, выдавил он. – Да как ты, говно вонючее, разговариваешь?! Да я тебя!.. В карцер!
Я понял, что пора вмешаться. Но Александр Борисович меня опередил.
– Нет, – спокойно сказал он, – никакого карцера, пока мы не закончили работать с заключенным. А вы, Трофимов, обязаны отвечать на мои вопросы. Ясно?! Сядьте!
Это было произнесено настолько властным тоном, что все разом замолчали. Трофимов сел.
– Ну вот что, начальник, – проговорил старый зек, – рыбки они наглушили, я думаю, немало. Так что условие мое таково – сегодня зону кормят этой рыбой. Иначе будет бунт. А я вам все рассказываю. Как на духу. Идет вам такой расклад?
– Молчать! Ты еще будешь тут условия ставить?! – заорал Лопатин, хлопая по столу так, что густая ароматная жижа через край тарелки брызнула на стол. – Я тебя сгною!..
В комнату на крики ворвались два вертухая.
– Тихо! – крикнул Турецкий. – Я буду говорить!
Лопатин испуганно глянул на него и сделал знак вертухаям скрыться за дверью.
– Ну вот что, – жестко и твердо произнес Александр Борисович, обращаясь к Лопатину. – Я вижу, у вас тут все не так гладко. Если в Москве узнают о фактах ограничения пищевого рациона заключенных, пойдете под суд. Зону немедленно накормить. Иначе я сейчас же звоню в Москву. Минуя Красноярскую прокуратуру. Напрямую! Вам это ясно?!
И он назвал несколько фамилий, от которых у Лопатина затряслись коленки.
– Да… да… никаких фактов… никакого ограничения рациона… Все будут сыты-накормлены.
– Лично проверю! – гремел неумолимый Турецкий. – А теперь уберите это. Нам нужно поговорить с заключенным.
Когда мы с Трофимовым остались наедине, Турецкий сказал:
– Ну что, Алексей Константинович, рассказывайте, как дело-то было.
Старик сглотнул, откашлялся в кулак и заплакал…
…Высоченная сосна резко накренилась и «соскочила». То есть тонкая перемычка, которая соединяла ствол с пнем, надломилась, и дерево повалилось совсем не в ту сторону, куда планировалось. Михайлов и моргнуть не успел, как зек в серой телогрейке повалился на снег, придавленный тяжелым стволом. Кинувшись к нему, Михайлов обнаружил, что помочь тут уже нечем. Дерево снесло зеку половину лица… Он заглушил стрекочущую бензопилу, но потом, подумав, запустил ее снова. И положил рядом, на снег.
План созрел моментально. Михайлов скинул свою телогрейку, снял со стремительно остывающего тела одежду… На кусочке ткани, пришитом с левой стороны телогрейки, химическим карандашом было выведено: «Трофимов». Для того чтобы переодеться, потребовалось от силы полторы минуты. Теперь под деревом лежал человек, на ватнике которого значилось: «Михайлов»…
