Давно, очень давно Трофимов мастерски «организовал» исчезновение с кухни этого бесценного орудия труда. К этому пришлось долго готовиться, держать все в тайне, и в итоге топорик оказался в тайнике. Зеки – народ запасливый, они знают, что любая, даже самая мелкая и ненужная вещь может рано или поздно оказаться полезной. А тут – топорик!
«Вот ты мне и пригодился, дружок», – пробормотал Трофимов.
Аккуратно закрыв тайник доской, он засыпал его землей и притоптал, чтобы не осталось никаких следов. Вытащив из рукава ватной телогрейки припасенную на всякий случай веревку, он смастерил петлю и, сунув топор в нее, подвесил его под одеждой.
«Ну-с, как вы это делали, Родион Романыч, а? – сам с собой разговаривал Трофимов. – Идя на пробу… Как это у Достоевского? Говорил я вам, ребята, читайте классиков…»
Сидя в подвале и пробуя пальцем лезвие топора, Трофимов снова, как это часто бывало с ним в последнее время, задумался. Что и говорить, было о чем вспомнить. Много чего случилось за те годы, что он провел за несколькими полосами колючей проволоки под присмотром автоматчиков на вышках. Было и такое, когда жизнь висела на волоске, а было, когда и волоска-то никакого, а просто чудо, везение спасало жизнь.
Но, пожалуй, чаще всего Трофимов вспоминал один случай, который изменил его жизнь. И кто знает, может случиться так, что и в будущем изменит…
…Это было еще на старой зоне. Лейтенанта Кривомазова зеки звали Гитлером. А как иначе называть человека, который запросто мог походя, просто для забавы сломать, например, проходящему зеку пару ребер? Или ни за что вмазать по носу, после чего у человека в сырых и нездоровых бараках полгода из ноздрей сочится гной? Садист был, одним словом. И без того трудная жизнь заключенных еще больше усугублялась, все бегали от Кривомазова как от огня. Лишь завидев вдалеке его худощавую фигуру, зек был готов зарыться в снег, в песок, куда угодно, лишь бы не попадаться ему на глаза. Кривомазов был таким садистом, что два раза даже получил выговор от начальства «за жестокое обращение с заключенными». Все знали причину ненависти Кривомазова к зекам – однажды, когда он первый раз пришел на работу, зеки решили подшутить над новым вертухаем. Шутка была совершенно безобидной – ведро воды на чуть приоткрытой двери. Когда Кривомазов внезапно оказался мокрым с головы до ног, обитателям барака пришлось несладко. Шутники потом очень долго жалели о своей шалости. А Кривомазов запомнил этот случай и с тех пор считал каждого заключенного своим личным врагом. Все были уверены, что, дай ему волю, Кривомазов не задумываясь расстрелял бы всех до единого…
Как-то раз, проходя мимо выгребной ямы, Трофимов (тогда он еще не был Трофимовым) услышал тихий стон. Заглянув в глубокую вонючую яму, он увидел Кривомазова, который, видно поскользнувшись (а может, и помог кто), провалился и увяз в жидких нечистотах. Он бы давно утонул, если бы не тонкий корень, торчащий из стенки ямы, за который держался Кривомазов. Держаться-то он за него держался, а вот потянуть сильнее боялся. Оборвется корешок – и все. Поминай как звали.
Надо сказать, Трофимову тоже часто доставалось от Кривомазова.
Увидев лицо зека, Кривомазов вздрогнул. Он знал, что последует дальше. Камень по голове. Или толстое бревно. Рассчитывать на любовь со стороны зеков Кривомазов ну никак не мог…
Однако последовало совсем другое. К лейтенанту Кривомазову спустился длинный крепкий сук.
– Хватайся, – скомандовал зек.
Когда Кривомазов выбрался наверх и кое-как очистился от дерьма, зек, попыхивающий заботливо припасенным долбаном, попросил:
– Ты только молчи об этом. Ребята не простят…
Надо сказать, после этого случая Кривомазов стал заметно спокойнее. Зеки недоумевали, и только Трофимов знал причину…
…Трофимов оставил топорик под старенькой телогрейкой и полез наверх.
В это время Карась и Малек, обеспокоенные долгим отсутствием шефа, приблизились к дверям подсобки как можно ближе – так, чтобы можно было отпрянуть в последнее мгновение и сделать невинный вид. Вытянув шеи, они пытались разобрать в долетавшем до них бормотании Деда связные фразы.
– Слышишь, че он там шепчет? – едва слышно спросил Малек, показывая глазами на дверь подсобки.
– Нет.
– Бормочет что-то…
– Не разобрать… Может, молится?
– Че он, жид, в темноте молиться? – хихикнул Малек, имевший об иудаизме смутное и очень косное представление. – Как думаешь, может, он того?..
Малек прочертил в воздухе рукой изображение петли, затягиваемой вокруг шеи.
– Не, – отмахнулся Карась, – я его давно знаю. Не должен. Да и причины все же никакой. Ну не с голодухи же…
Его собственные предположения витали вокруг припрятанных Дедом съестных запасов, которыми тот теперь втайне от товарищей единолично пользовался.
– Сейчас увидишь, – хитро подмигнул Карась, – выйдет, а губы жирные.
Малек облизнул собственные губы и сглотнул.
– Может, пошукаем, когда его не будет?
Карась отмахнулся:
– Нет. Заметит. Тогда несдобровать.
Малек кивнул.
Дверь каптерки неожиданно отворилась. Карась и Малек вздрогнули и отпрянули, придав своим физиономиям равнодушное выражение. Трофимов вышел как ни в чем не бывало. Потоптался немного по кухне, погремел бачками и ведрами, скомандовал:
– Ну, все на сегодня, потрудились и хватит.
– Ну как? – спросил Малек, когда дверь за Дедом захлопнулась. – Жирные губы?
– Да вроде нет… – ответил честный Карась.
– Ну, значит и не жрал.
Карась недоверчиво покачал головой…
На следующее утро начальник Кыштымской колонии майор Лопатин обнаружил у себя на столе письмо следующего содержания:
Начальнику
Кыштымской колонии строгого режима гр. Лопатину А. А.
Доводим до вашего сведения, что в связи со сложившейся из-за нехватки продуктов питания ситуацией заключенные выдвигают руководству следующие требования: срочно обеспечить население колонии едой в трехдневный срок. Для этого предлагаем организовать бригады для ловли рыбы в Енисее, сбора в тайге съедобных растений и пр. В случае, если руководство колонии не учтет наших требований, контингент колонии за себя не отвечает. Все последствия такого решения окажутся на вашей совести.
И подпись: общее собрание заключенных
Кыштымской колонии.
Лопатин несколько раз перечитал петицию, пытаясь найти слабое место, которое выдавало бы автора анонимки. Но первая пришедшая Лопатину мысль, что письмо – всего лишь розыгрыш подчиненных, при повторном прочтении анонимки сменилась предположением мрачным и тревожным. Письмо, понял Лопатин, не было фальшивкой, и написано оно зеками, и положено ему прямо на стол…
Лопатин созвал срочную планерку начальников подразделений.
