– Да, но с шантажом можно было и нарваться. Кроме того, выкупить документы тогда и сейчас – это уже разные деньги. Судя по всему, он готов раскошелиться не скупясь.
– Но Юрка, – поморщился Довжик, – о чем ты говоришь. Сейчас дело приобрело оборот. Если вдруг редакция признается, что все это утка, то на газету упадет спрос – она и без того не преуспевает.
– Подожди, но, может быть, Кобрину придется платить не всем посвященным, а только одному, в чьем ведении конверт?
– Ты хочешь сказать – мне?
– Я не знал, что это ты.
– Правильно. А это и не я. Пакет у редактора, но я к нему имею доступ. Редактор в героических амбициях, ему слава дороже денег. Так что платить надо, конечно, мне.
– Но ведь ты не возьмешь?
– Правильно, не возьму. И ты бы не взял.
– Не взял бы, – вздохнул Гордеев.
– Потому что это опасно.
– Нет, потому что я – моральный урод.
– Да брось ты, Юра, – отмахнулся приятель. – Все эти словечки – мораль, нравы, все это осталось в прошлом веке. Кто сейчас говорит о морали? Ханжи и газеты. Наш редактор просто столько всего наплел про мораль, что, кажется, сам поверил в ее существование. А руку-то на сердце положа, он вовсе не моральный человек. Моралист – да. Но не моральный. В этом-то все и дело.
– Для того чтобы быть моралистом, не обязательно быть моральным.
– Правильно. Чтобы осуждать порок, достаточно знать, что такое порок. Что такое добродетель, можно дофантазировать от противного. Так что, если вернуться к твоему барану Кобрину и моему барану – редактору, то вряд ли возможны какие-то компромиссы. Очень жаль.
У сердца Гордеева раздались электронные сигналы.
– Прости, пожалуйста, – извинился Юрий Петрович и извлек мобильный телефон.
– Ну что, Юрий Петрович? Почему вы не звоните? – Кобрин вошел в состояние крайней нервозности, так что уже не мог больше сдерживаться. Его звонок вполне мог застать Гордеева в неподходящий момент конфиденциальной беседы.
– Твой? – спросил, закуривая, Довжик.
Гордеев кивнул.
– Очень жаль, Аркадий Самойлович, но наш вариант не встретил сочувствия.
– Это последнее их слово? – с трепетом спросил Кобрин.
– Да. Я сделал все, что мог, и не думаю, что кто-то сделает больше.
Зависла пауза. Видимо, Кобрин пытался проработать наскоро еще хоть какой-нибудь спасительный для своей репутации вариант, но воображение его дремало.
– Что же, – сказал он наконец медленно. – Если так, спасибо. Вы мне помогли. Во всяком случае, старались помочь. Если будут какие-либо перемены, немедленно звоните.
– Мне, право же, очень жаль.
– Прощайте.
Кобрин повесил трубку, Гордеев отключил мобильную связь.
– Ну что? Негодует? – спросил с улыбкой Володька.
– Нет, – махнул рукой Гордеев, – скорее, в грустях.
– Воровать не надо было.
– Легко сказать. Ты бы поработал государственным деятелем хоть месяцок, а потом бы говорил. Нет уж, видать, такая коварная профессия, что хочешь не хочешь, а приходится тащить, тащить и тащить…
– Несчастные, – посочувствовал Довжик.
С улицы донесся звон разбитого стекла.
– Что еще такое? – недовольно спросил сам у себя юрист, раздвигая жалюзи.
На улице стоял нищий, что-то объясняя, бессвязно крича, ему вторила вахтерша. Молодой в афганке стоял, сунув руки в карманы засаленных штанов. На мостовой валялись осколки оконного стекла.
– Вот сволочь – окно, что ли, разбил? – посетовал Довжик. – И без того газета сохнет, а тут еще стекло вставлять. Разорятся ведь, бедные.
– Что, правда бедные? – спросил Гордеев, оглядывая интерьер. Обстановка в кабинете была действительно не на высоком уровне.
– Как мыши церковные.
С улицы послышался рев сирен, и под окнами остановилось несколько машин. Одна машина была милицейская, привычная взгляду горожан, два джипа, насколько можно было судить сверху, были заполнены людьми – угол зрения не позволял видеть, кем именно. Кроме того, кортежу сопутствовал черный «ниссан», как можно предполагать, находящийся в частном владении.
– Это еще кто? – подивился Володька.
Из джипов один за другим стали выходить люди в хаки – по всей вероятности, ОМОН. Милиционер, покинувший свою «канарейку» прежде, задержался несколько секунд при входе, разговаривая со старухой. Затем омоновцы стали входить в здание. Последним вошел милиционер. Черный «ниссан» остался безучастным, его пассажиры, очевидно, не хотели участвовать в готовящейся акции. Послышался вновь звон разбитого стекла. Оба нищих, заинтересованно наблюдавшие происходящее с улицы, присели в радостном возбуждении, стараясь заглянуть в окна. Затем, видимо распознав в происходящем нечто для себя небезопасное, оба снялись с места и, переговариваясь на ходу, исчезли в переулках. Вновь послышался звон и возбужденные голоса. Старуха вахтерша, кутаясь в платок, выползла из двери и ускоренными шагами двинулась прочь от редакции.
– Кажется, какая-то заварушка, – беспокойно сказал Довжик, – что-то наши опять проштрафились.
По коридору пронесся топот бегущих ног в тяжелой обуви. Хлопнула дверь. Зависла тишина, которую вдруг прорезал женский гневный визг:
– Дармоеды, спиногрызы, захребетники! Куда вас черт принес?! Здесь независимая газета, а не содом! Ты мне поухмыляешься, морда разбойная, – было адресовано кому-то конкретно.
– Ну, Петровна сейчас даст им жару, – с улыбкой сказал по-прежнему неспокойный коллега, – это уж такая натура – настоящая русская интеллигентка. Пламенная шестидесятница.
– Я вас каждого запомню, под вами земля гореть будет! – не унималась красноречивая Петровна. – Я вам дам просраться, жополизы советские…
Вдруг ее голос пресекся, словно Петровна внезапно чудесным образом исчезла вместе со своим неукротимым гневом. Предположить, что она успокоилась сама по себе, было вряд ли возможно. Гордееву стало неуютно.
– Слушай, – сказал Довжик, – кажется, там что-то серьезное.
– Пожалуй, я у тебя засиделся, – сказал Гордеев, – у вас тут, чувствую, сейчас будет не до меня.
– Нет, знаешь, ты, пожалуй, не уходи. Бог их разберет, что они там делают. Может быть, тебе, наоборот, лучше остаться. Понимаешь, могут понадобиться свидетели, так что гляди в оба. Как свидетель ты не хуже, чем как адвокат. Во всяком случае, знаешь, на что глядеть. Пойдем, выйдем, что ли.
Юристы открыли дверь и вышли в коридор. Мимо пронесся омоновец и забежал в дверь отдела кадров.
– От меня-то что надо? – донесся оттуда женский крик. – Редакция по коридору направо, здесь кадры!
