– Иван Ливанович, все, хватит! – умоляющим голосом просил Володя.
– Действительно, – развел руками Иван Ливанович. – Пора и честь знать, господа. Не дай бог…
– Еще, – сказал Старик.
– Иван Ливанович, я вас прошу…
– Господа, имейте совесть!
– Еще, – сказали чеченцы хором.
– Нет-нет! – замахал руками Бухгалтер. – На первый раз достаточно.
– Еще.
– Не буду. Все.
– Не, ты понял? – зло улыбнулся соплеменникам Шамиль.
– Еще, – шагнул вперед Мурза и сунул руку в карман.
– Вот же зануды! Володя! Еще минутку! – разозлился Бухгалтер. – Мы быстро.
Он снова нажал что нужно, снова все загудело и зажужжало – и выползла купюра.
– Все! Больше ни одной. За показ деньги платят.
Бухгалтер стал поспешно выключать аппаратуру.
На этот раз чеченцы остались довольны.
Володя оказался упрямым как осел.
– Нет, деньги вперед, – твердил он чеченцам, хотя они уже и упрашивали его, и угрожали и даже доставали пистолеты.
– Деньги платите, забирайте все. Денег нет – ничего не получите.
Бухгалтер в спор не влезал.
Чеченцы горячились около часа, а потом, кряхтя, стали раскрывать свои чемоданчики и выкладывать доллары.
– Куда доставить? – спросил Володя.
– Мы сами заберем, – сказали чеченцы. – Три машины хватит?
– Вполне.
Чеченцы оставили в подвале Вагика, а сами поехали организовывать машины для перевозки оборудования, бумаги, краски и прочего, подыскивать помещение для работы. Бухгалтер уехал с ними, а телохранитель его остался.
Вагику предложили чай или кофе. Он предпочел кофе и через пять минут спал непробудным сном. Его уложили в комнатке, крепко заперли.
Володя побежал вставлять в ризограф новые купюры (из нехитрого аппарата вылезали вставленные туда заранее самые настоящие деньги, которые с успехом и выдавались за фальшивые). Прибежал охранник.
– Чип, там Нина Николаевна.
– За час успеем? – спросил Чип телохранителя Бухгалтера.
– Должны, – ответил Сынок.
– Впусти, – кивнул Чип охраннику.
Вошли пятеро угрюмых азербайджанцев и одна подвижная дама, которая тут же обратилась к Чипу:
– Володя, я, как обещала. За списочком. Вы приготовили?
– У вас система Бэ Цэ двенадцать-двенадцать?
– Нет, у нас Игрек Бета двадцать четыре-ноль семь.
– А да… Бэ Цэ – это документы. У вас, кажется, посложнее что-то.
– Посложнее, – хитро улыбнулась дама и подмигнула азербайджанцам.
– Пройдемте.
– Так, господа, деньги, надеюсь, при себе? – обернулась к азербайджанцам дама. – Если мы только на экскурсию, то нечего людей и беспокоить. Они и так всего боятся.
И новая компания пошла смотреть, как из ризографа вылезают «фальшивые» купюры.
Всего таких падких до легкой наживы компаний в этот день побывало в подвальчике аж пять.
Глава 41. ЧИСТОПЛЮЙ.
Гордеев привычно прислонил карточку к электромагнитному датчику и вошел в офис. «Эрикссон» впустил адвоката, как всегда обдав его запахом ксерокса и озона. Сослуживцы, не отрывая седалищ от сидений, приветствовали его, блестя лысинами и очками. Прошуршала ресепшионистка со следами неопределенного торжества в лице. За столом Ирины Пастуховой сидела новая девушка – низенькая, коротконогая, уродливой и добродетельной наружности, кажется, ирландка. По офису уже ползли слухи о крахе Пастуховой – кто-то, оказывается, видел ее в «Патруле», кого-то вызывали к следователю, и, разумеется, добрые вести не лежат на месте – девяносто процентов офиса были уже в курсе событий. В то же время – странно – были люди, которые пребывали в полнейшем неведении. Во-первых, это были честные служаки, не завязавшие приятельских контактов с сотрудниками, а оттого лишенные информаторов. Во-вторых – иностранцы. Гордеев был убежден, что Владимир Дмитриевич, самодовольно склонивший сытую физиономию над бумагами, был не осведомлен о повороте в судьбе своей бывшей подчиненной. В тайниках души Гордеев надеялся, что когда-нибудь Ирина освободится от заточения и победно вернется в «Эрикссон». Как бы то ни было, Юрий Петрович был мечтателем, но мечтателем трезвым. Даже если ему и удастся выпутать Ирину, он понимал, что она вряд ли вернется в «Эрикссон», ставший для нее символом зла и клеветы.
К сожалению, полностью отдаться раздумьям об Ирине, о том, как помочь ей, у Юрия Петровича не было возможности. Толчея разных дел – вздорных, пустых – занимала немалую часть его времени. Второе место после Ирининого дела занимало дело депутата Кобрина, с которым еще предстояло повозиться. Надо заметить, что депутат проявлял все большую и большую активность, все большее любопытство о том, как движутся его дела, – это и понятно, Аркадий Самойлович был человек нервный, не выносящий и малого дискомфорта в своей полной благ жизни государственного деятеля. Статья в «Новом экспрессе», очевидно, была не так уж безобидна, и развернутая газетой кампания уже получила огласку. Во всяком случае, волнение Аркадия Самойловича возрастало день ото дня.
Едва расположившись за рабочим столом, Гордеев был как раз отвлечен от дел звонком депутата. В голосе Кобрина слышалась начальственная значительность и некоторое превосходство, из чего Юрий Петрович заключил, что Кобрин разговаривает на чужом слуху.
– Юрий Петрович? – высоким поставленным голосом воззвал Кобрин в трубке.
– Да, Аркадий Самойлович.
– Меня интересует, насколько вы продвинулись в деле? Как долго мне еще ходить оклеветанным?
Кобрин делал попытку говорить иронически, но чувствовалось, что он волнуется.
– Пока нечем вас порадовать, – отозвался Гордеев. – Я встретился с редактором. Мне было показалось, что он готов пойти на уступки, но, кажется, пока еще не время. Я пробовал говорить с ним о вариантах договора, но он ни в какую. Кажется, он предпочитает роль обличителя.
– О каком обличении вы говорите? – возмутился собеседник. – Мы можем говорить только о факте безоглядной клеветы, о возмутительной провокации…
Гордеев укрепился в подозрении, что рядом с Кобриным кто-то есть, возможно, не близкий к делу, но все же не посторонний. Оставалось недоумевать, почему Кобрин выбрал для звонка такое неудачное время.
– Конечно, – тускло согласился Гордеев, – мы с вами понимаем, что редакция не права, но так или иначе мне дали понять, что располагают убедительными документами о вашей причастности… Я еще не пробовал говорить о возможности компенсации…
– Вот! – гневно прервал его Кобрин. – Вот она, человеческая природа, они не знают, что им предпочесть – быть им тщеславными или жадными! Все эти народные обличители на одно лицо – либо продаются за деньги, либо за почести!
