А я подошла к окну – там еще детская площадка такая, обшарпанные качели, коробка хоккейная, ну, ты знаешь… Школа… Все такое обычное, серое, а я смотрю – как дернулось что-то в груди. Почему, до сих пор не понимаю… Юра, ты что?
Гордеев медленно-медленно поставил бокал на стол. Казалось, он вдруг среди бела дня впал в транс.
– Ты что, Юра? – испугалась Ирина.
– Адрес, – выговорил наконец Гордеев.
– А? Что?
– Адрес бабки.
– Так это… Карманицкий переулок…
– Дом три, корпус два! – выпалил Гордеев.
– А ты откуда?.. – спросила Ирина, но Юрий Петрович уже был в прихожей, уже открывал дверь.
Вот теперь все становилось на свои места.
Виноградов открыл сразу, словно стоял за дверью.
– А! Юрий Петрович, какими судьбами?
– Да вот радостью хотел поделиться.
– Правда, а какой?
– Пастухову освободили из-под стажи.
– Какую Пастухову? – опешил Виноградов.
Они так и стояли в прихожей.
– Ирину Пастухову. Ну что вы! Я же вам рассказывал. Ливанов, помните?
– Господи, Юрий Петрович, стоило ли ради такого пустяка себя утруждать…
Виноградов двинулся на кухню. Гордеев последовал за ним.
– А разве это пустяк? – спросил Гордеев.
– Нет, ну, конечно, для вас и для Пастуховой это не пустяк… Чай? Кофе?
Гордееву сейчас жутко не хватало ясности в голове, и он сказал быстро:
– Кофе. А для вас это не пустяк?
Гордеев сейчас не мог посмотреть на себя со стороны. Просто боялся. Он делал то, чего делать был не должен ни под каким видом. Но и устоять не мог.
– Для меня? – Виноградов удивленно скривил губы. – Для меня, в общем, конечно, тоже, хотя я эту Пастухову совсем не знал…
– И знать не хотели, так?
– Я что-то не понимаю, Юрий Петрович. Вы все намеками какими-то…
Он поставил перед Гордеевым дымящуюся чашку кофе.
– Да все вы понимаете, Игорь Олегович. Бросьте, честное слово.
Гордеев одним глотком опорожнил чашку.
– Да что бросать-то? – не терял удивленного лица Виноградов.
– Вас это должно волновать. Вас это сильно должно волновать. Но не радовать, нет. Совсем наоборот.
– Что-то вы, Юрий Петрович… Почему меня так уж это должно волновать? И почему не радовать?
– Да потому, что убить вы хотели Пастухову. Долго, настойчиво и, увы, безуспешно.
– Я-а??! Пастухову?! Которую и в глаза не видел?! Приехали. Может, я бы и хотел ее убить, да вот повода не вижу. Вы уж мне, темному, объясните.
– А вот оно, объяснение, – развел широко руками Гордеев.
– В смысле? – проследил за жестом Виноградов.
– Квартирка эта, Игорь Олегович, – с улыбкой пояснил Гордеев. – Такое сплошь и рядом случается. Надувают собственного начальника. Вы же, поди, просили квартирку себе чистую устроить, дорогую, а вам подсунули паленую. Старушка тут жила. Все думали – одинокая. Старушку прибрали, а тут ее внучатая племянница появляется откуда-то. Начинает старушку разыскивать. Ваши ребята на нее и накатили. Да и вас, конечно, в известность поставили. Как же вам не заволноваться, Игорь Олегович, какой вы шалун, честное слово.
– Знаете что, – вдруг миролюбиво сказал Виноградов. – Я вот только что хотел вас вышвырнуть из дому, но теперь мне даже страшно вас на улицу выпускать. Вы на людей кидаться начнете.
– А вы все-таки вышвырните.
– А что, пожалуй, воспользуюсь вашим советом.
Виноградов шагнул к Гордееву, но схватил его не за шиворот, как полагается в таких случаях, а за горло.
Гордеев хотел отбиться, но руки почему-то не слушались. И ноги стали ватными. Только теперь он почувствовал, что к вкусу кофе во рту примешалась еще какая-то лекарственная гадость. Гордеев попытался хотя бы глубоко вздохнуть, но в горле что-то хрустнуло, в глазах запрыгали черные, все разрастающиеся точки, и он думал почему-то только об одном – не обмочиться бы.
Он знал, что, когда люди погибают от удушения, они позорнейшим образом разом справляют всю нужду. Почему-то даже собственная жизнь его сейчас волновала меньше позора.
Мир уже стал уходить куда-то вниз, уже Гордеев увидел себя под потолком, увидел, как Виноградов опускает чужое мертвое тело на пол и как внезапно распахивается дверь.
Дальше – тишина.
– Шекспир, – сказал чей-то очень знакомый голос.
Гордеев открыл глаза. Было еще не все видно. Но быстро становилось резким. Он глубоко вздохнул, закашлялся, и его вырвало, кажется, прямо на чьи-то поддерживающие руки.
А после этого вдруг все стало ясным.
«Опозорился-таки, – подумал Гордеев. – Опозорился перед самим Турецким».
– Ничего, бывает, – сказал тот, словно услышал мысли Гордеева. – Ну как, жить будем?
– Будем. – Гордеев сел. Тело била мелкая дрожь.
– Экий вы неугомонный, – сказал Турецкий, – а, Игорь Олегович?
Гордеев перевел взгляд и увидел прикованного наручниками к батарее парового отопления Виноградова.
– Не думал, что вы раньше меня догадаетесь, – признался Турецкий. – Как вас осенило-то?
– Долгая история. А вас?
– Да Кобрина-то убили. Жена, правда, убила, но ее заставили. Пригрозили, что дочку убьют. Испугалась. Истеричка.
– Ну вот теперь никаких вопросов, – блаженно улыбался расслабленный Гордеев.
– А «быть или не быть»?
– Что?
– Да вы все, когда в себя приходили, «быть или не быть» бормотали.
– Правда? – удивился Гордеев. – Значит, чуть не помер.
Из дома Гордеева выводили под руки, хотя он и сопротивлялся.
– Да пустите меня, – просил он, – я сам могу идти.
– Нет-нет, сейчас вас в больницу, вы что, шутите? – увещевал Турецкий.
Гордеева уже стали запихивать в «скорую», но он вдруг взбрыкнул и нетвердыми шагами пошел к старухе нищенке, которая наблюдала всю эту сцену.
– А, здравствуйте! – обрадовался Гордеев. – Вы снова в Москве?
– Слава Богу, – ответила старушка смиренно.
– А где вы живете? – в который уже раз повторил свой вопрос Гордеев.
– Да вот тут я и живу, – кивнула на дом, из которого как раз выводили Виноградова, старушка.
Гордеев взял ее за руку.
– А я вам денежек не дам, – сказал он. – Я вас лучше к внучатой племяннице отвезу. Вас ведь баба Зина зовут?
