Честно говоря, особой ненависти Петя, как ни старался, не испытывал. Все-таки Бердичев – это не Львов, здесь к русским относятся куда спокойнее. Но когда вербовщик стал описывать настоящую войну, у Пети заныло под ложечкой. Как ему хотелось участвовать в настоящем бою! Стрелять, идти напролом, бежать под свист пуль и стрекотание пулеметов! Петя был готов ехать прямо сейчас. К тому же сумма, которую назвал вербовщик – шесть тысяч долларов в месяц, – была огромной даже для Миколы. Но не для профессионального снайпера. Поэтому Петя не раздумывая согласился.
Отрезвление наступило быстро. Война оказалась делом далеко не таким романтическим, как представлял себе Петя. По большей части она заключалась в сидении где-нибудь на верхнем этаже дома и стрельбе по солдатам федеральной армии. Как правило, Петя не промахивался. Эти маленькие человечки в перекрестии оптического прицела его винтовки казались ему просто ожившими мишенями. Он никак не идентифицировал их с настоящими, живыми людьми. Он привычно поражал мишени.
Но потом он увидел другое. О чем страшно вспомнить. Он увидел много такого, по сравнению с чем фильмы ужасов – детский лепет. Он был среди людей, которые снимали жуткие, изощренные убийства на видео и потом показывали детям, чтобы развить в них боевой дух.
И он увидел, как чеченцы «расплачиваются» со своими наемниками. Конечно, ни о каких тысячах долларов и речи быть не могло. Они рассуждали очень логично: ты приехал на войну, значит, тебя могут убить. Какая разница, кто нажмет на курок «Калашникова» – федерал или чеченец? Приехал на войну – так получи свое, умри. При чем тут деньги?
После того как по истечении срока контракта застрелили троих парней с Украины, двоих литовцев и негра, Петя задумался. И решил, что пора сматываться.
Бежать пришлось ночью, во время боя. Петя незаметно вылез из траншеи и побежал через поле. Оказавшись на безопасном расстоянии от стреляющих, он сорвал нашивки с грозными лежащими волками, кое-как сориентировавшись, пошел к самой близкой границе – дагестанской.
Чеченцы строго наказывали дезертиров, и вдогонку за Петей был послан «уазик» с пятью бойцами. Но что такое пять человек для Пети? Он перестрелял их из засады, как мух. И пожалуй, впервые получил нечто похожее на удовлетворение. Правда, осколок гранаты рассек лоб, а шальная пуля пробила икру. Но ничего, до свадьбы заживет…
Петя добрался до Бердичева через месяц грязный, полуживой от истощения. В местной больнице едва спасли ногу – начала развиваться гангрена.
Однако на этом история не закончилась. Не сумев наказать самого Петю, чеченцы взяли деньги с вербовщика, причем с большой неустойкой. Вербовщик обратился к Миколе. Микола вызвал Петю. И потребовал расплатиться. Денег у Пети не было. Тогда Микола предложил другой вариант…
…Человек, к которому Петя привез свою сестру, оказался крупным функционером УНФ. У Пети поначалу в голове не укладывалось, как человек, который выступает на собраниях, говорит всякие высокие слова о независимости Украины, может заниматься переправкой в Россию украинских девушек для занятий проституцией в московских борделях. Но это было не единственным, чего не мог понять Петя. У него давно все перемешалось в голове – война, мир, кровь, друзья, враги. Последней каплей был тот день, когда он оставил Машу батьке Михасю. У Пети что-то сломалось внутри. И когда Михась предложил ему «убрать» некую женщину, он не раздумывая согласился.
– Бабу застрелишь, – напутствовал его Михась, – а парню попадешь куда-нибудь в безопасное для жизни место. Ну в ногу, например. Или в плечо. Оставишь в живых, короче. С твоей меткостью это нетрудно.
И Михась потрепал его по плечу. Петя едва удержался, чтобы не ударить его по руке…
А на следующий день ему позвонили и назначили встречу. На Кропоткинской, у памятника Фридриху Энгельсу. Петя пришел. В назначенное время к нему подошел человек и предложил десять тысяч долларов за то, чтобы он застрелил самого батьку Михася. План операции был уже детально разработан. Оставалось прийти на место и произвести выстрел. Петя согласился. Ему уже было все равно, в кого стрелять, как стрелять. Лишь бы стрелять…
Честно говоря, сегодня я надеялся отоспаться. Согласитесь, после сумасшедшего акробатического выступления под куполом Белорусского вокзала человеку (то есть мне) просто необходимо отдохнуть. Я вернулся домой лишь под утро – пришлось срочно доставлять Петра Пташука, убийцу батьки Михася, оказавшегося к тому же братом Маши, в больницу. Петя оказался живучим – при падении с двадцатиметровой высоты он отделался открытым переломом бедра и двух ребер. Ну это, конечно, не считая повреждений, нанесенных лично мной в ходе поединка, – сломанной переносицы и нескольких выбитых зубов. Короче говоря, парень надолго запомнит этот день… Маша осталась в больнице ухаживать за братом – кажется, она уже забыла тот случай на загородной вилле…
Короче говоря, вернувшись домой, я упал в постель с намерением проспать не меньше двенадцати часов.
Но не тут-то было! Ровно в девять часов утра зазвонил телефон.
Это был Турецкий. Я всегда говорил, что Александр Борисович сделан из какого-то особого материала: весь вчерашний день и всю ночь он провел на ногах, преследуя бандитов, и вот сегодня с утра бодр и весел.
– Александр Борисович, – язвительно поинтересовался я, – вы еще на работе или уже?
– Нечего иронизировать, – строго ответил Турецкий, – между прочим, если разобраться, я твою работу делаю. К кому Мартемьянова обратилась первому? К тебе. Так что ты в этом деле еще больше задействован, чем я. Ты в моем деле – представитель сразу двоих потерпевших, матери и дочери.
– Чувствую! Рука до сих пор саднит… Хотя где это видано, чтобы адвокаты ползали по крышам и сражались с преступниками? Что-то я ни одного такого не знаю. Они обычно в конторах сидят, в судах выступают. У них офисы шикарные…
– Ну-ну, размечтался. Видно, тебе, Гордеев, на роду написано за бандитами гоняться. И никуда от этого не денешься – хоть в дворники уходи.
Я только вздохнул.
– Ну ладно, шутки в сторону, – продолжал Турецкий, – я сейчас еду в Склиф допрашивать Петра Пташука. Мне нужно, чтобы ты тоже присутствовал. Кстати, там, насколько я знаю, находится его сестра. Она рассказывала тебе свою историю, так что в твоем присутствии ему будет труднее врать. Если, конечно, он захочет увильнуть. Так что жду тебя в больнице. И постарайся быть там как можно скорее. Скорее всего, я проведу между тобой и Пташуком очную ставку.
Я протер глаза, наскоро побрился, позавтракал и спустя пятнадцать минут уже садился в машину.
Да, Склиф – это вам не ЦКБ. Хоть я бывал тут не раз, после посещения больницы для избранных диссонанс оказался настолько явным, что я невольно задумался о построении в отдельно взятой стране бесклассового общества.
Коридоры здесь выкрашены экономичной желто-зеленой краской, везде пахнет смесью эфира, застарелого пота и вчерашнего борща. У врачей на лицах тревожное выражение – их работу здесь иначе как подвигом не назовешь. Но самое главное – больные в Склифосовского, в отличие от ЦКБ, худые, изможденные, с голодными испуганными глазами. Я вспомнил сытую ряшку Игоря Вересова, переключающего каналы на персональном телевизоре, и загрустил. Да уж, воистину – два мира, два детства…
