– Вы были знакомы с потерпевшим, Виталий Федорович? – задал вопрос Омельченко, очень худой, высокий мужчина с костлявым лицом и волосами, уложенными с легкой небрежностью.
– Что? – Проскурец поднял лицо и немигающими глазами уставился на следователя.
– Подумайте.
– О чем вы говорите?
– О чем? Это вы меня спрашиваете?
– Да, это я вас спрашиваю. И не вижу в этом ничего странного.
– Ладно. – Омельченко потер руки. – Итак, вы утверждаете, что не знакомы? Я правильно вас понял?
– Да, именно так.
– А между тем эти останки принадлежат, хотя было бы правильнее сказать – принадлежали – гражданину Российской Федерации Владимиру Сергеевичу Волкову.
Массивная фигура Проскурца внезапно зашаталась, едва не потеряв равновесия.
– Ну вот, видите, я прав, – сказал Омельченко, успев подхватить собеседника за локоть.
– Это Володя? – сдавленно произнес Проскурец.
– Да, да, да. Он самый. Надеюсь, для вас этот факт не является новостью?
– Что?!
– То, что Волков явился жертвой жесточайшей расправы.
– Не понял? – Проскурец стащил с лица тонкую оправу очков и двумя пальцами быстро промассажировал переносицу.
– Ваше «не понял» – всего лишь дань риторике. Все вы очень хорошо понимаете, дорогой Виталий Федорович.
– Боже мой, о чем вы говорите?
– Это не есть несчастный случай, это – убийство. Самое настоящее. Очередное рядовое заказное у-бий-ство. Вы меня хорошо расслышали?
– Куда уж лучше.
В стрессовых ситуациях голова Проскурца работала особенно быстро – тут конечно же сказались долгие годы работы в советском военно-промышленном комплексе. Там от скорости ментальных реакций очень часто зависела социальная безопасность сотрудников. Ситуация, которая стремительно разворачивалась перед Виталием Федоровичем сейчас, была стрессовой в кубе. "Так, – размышлял он, – у следствия в руках какие-то чрезвычайно важные козыри. Это несомненно. Иначе бы этот Омельченко не вел себя так развязно. И эти козыри наверняка способны кого угодно загнать в западню. А из этой западни выход только один – косвенно признать себя виновным… Виновным в чем?
– …карточка из стоматологической клиники, где Волков регулярно лечился, с помощью которой нам удалось идентифицировать личность потерпевшего с точностью до микрона, – говорил словоохотливый Омельченко, пока Проскурец мысленно справлялся с лавиной нахлынувших вопросов.
– Как это произошло? – уже спокойным тоном спросил Проскурец.
– Ага, проснулся живой интерес. Прекрасно.
«Важняк» Омельченко, заложив обе руки за спину, сделал несколько шагов взад-вперед, осматривая стены, пока это дело ему не надоело, и тогда он снова подошел к Проскурцу:
– Э-э… Простите, Виталий Федорович. Давайте сделаем так: вы завтра утречком прибудете к нам, в прокуратуру, и там мы все самым подробнейшим образом обсудим. Договорились? А сейчас самое мудрое и благородное – это разбежаться по рабочим местам. У нас работа, у вас полно работы. У всех работа, да? Нехорошо отрывать другу друга от любимых занятий, подчиняясь воле обстоятельств, правда? Будем выше этого. Надеюсь, вы меня правильно понимаете?
– Надеюсь, да, – выдавил из себя Проскурец, направляясь к выходу из этого страшного места.
…И теперь, меряя широкими шагами кабинет, то выглядывая в окно, то оказываясь у двери, Проскурец неоднократно ловил себя на том, что невольно подслушивает, о чем толкуют подчиненные. Он вдруг замер посередине, потому что его мобильник дал о себе знать настойчивой трелью.
Привычным жестом из внутреннего кармана пиджака он извлек черную пластиковую коробочку, нажал кнопку ответа и приложил к уху.
– Да.
– Виталий Федорович? – донесся из трубки женский голос.
– Да, да, я слушаю.
– Это Лена.
– Лена? – Проскурец добрел до стола и уперся в него свободной рукой. – Лена Волкова?
– Да, Виталий Федорович, Лена Волкова. С каких это пор вы перестали узнавать мой голос?
– Ты где?
– В Москве.
– Ты в Москве? Ты точно в Москве?
– Господи, да что с вами такое, Виталий Федорович? Я точно в Москве. Только что из самолета.
– Извини, Лена.
– Где папа? Я не могу до него дозвониться, все номера молчат, будто их отключили. Он что, уехал?
– Понимаешь, Лена… случилось несчастье.
Проскурец говорил как автомат, стараясь сдерживаться.
– Что случилось?
– Я… я даже не знаю, как тебе сказать. Его машина, понимаешь… Она…
– Я ничего не понимаю. Чья машина? О чем вы говорите?
– Его машина… Извини, Лена. Если у тебя есть возможность приехать – приезжай сейчас же.
– Куда?
– К нам в офис. Я тебе все объясню. Адрес помнишь?
– Конечно, помню.
– Тогда приезжай. Я жду.
Проскурец отключил телефон и снова с подозрением посмотрел на закрытую дверь.
На другом конце Лена услышала в трубке легкий щелчок, будто в конце предложения поставили точку. Линия разъединилась.
За окнами такси проносились архитектурные монстры сталинского ампира, которые делали Ленинградское шоссе увеличенной в несколько раз копией Невского проспекта. Лена еще раз набрала номер, но теперь за заунывно длинными гудками ничего не последовало.
– МАИ знаете? – спросила она у водителя.
– Стекляшка, что ли?
– Ну да.
– Как не знать. Теперь туда, что ли?
– Туда.
Лена откинулась на спинку сиденья, обтянутого искусственной кожей, и услышала, как в ее голове с каждый ударом сердца нарастало: «папа, папа, папа…»
У входа ее встретила троица охранников, вид которых мог внушить обывателю довольно серьезные опасения, а особенно то количество боевого снаряжения, что висело на них. Однако легко миновав этих суровых с виду парней, которым ничего не оставалось, как снисходительно улыбаться приятной темноволосой девушке, Лена взлетела на девятый этаж, где располагался офис «Интерсвязи» – одной из крупнейших в России частных телефонных компаний, чей приоритетный профиль – сотовые системы подвижной связи. Когда-то генеральным директором «Интерсвязи» был ее отец – Владимир Волков, но уже полгода, как он ушел с этого поста и из компании вообще, передав все полномочия давнишнему своему другу и первому заместителю Виталию Проскурцу. Почему так произошло, Лена не знала. До сих пор ее мало интересовали дела собственного отца, последний год она провела в Соединенных Штатах, где по контракту с Чикагским технологическим институтом занималась научной работой. Освоение новых технических и географических территорий стало для нее таким важным делом, что до всего остального, если оно не имело отношения к биологии, руки не доходили.
