«Мальчишка» подействовал. Но не на блюстителя строгости в служебных кабинетах – он только позеленел от злобы. Опомнился Кочеров, правда, лишь для того, чтобы произнести с наивозможнейшей внушительностью:
– Это не мальчик, а следователь нашей прокуратуры Константинов Вячеслав Васильевич.
– Ах вот оно что! – Лида помнила, что Константинов ведет дело Новицкого. Его тетя говорила о его нахальной, наглой манере разговора, об уверенности, с которой он лгал… – Ну и что из этого?! Что, я не имею права написать жалобу прокурору?
– Какую жалобу?! Впрочем, понятно. Каков отец – такова и дочь!
– А какова дочь?! Может быть, вам не нравится, что мой папа научил меня уважать законы, знать их и уметь ими пользоваться?! В отличие от…
– Нет, ты посмотри на нее, – почему-то на «ты» обратился Константинов к Кочерову. – Да мне плевать на то, чего там плел тебе папаша… Яблоко от яблони недалеко катится… Отец здесь блядовал, мамаша – на югах, а дочка – в Москве оттягивается…
Дурнота подкатила к Лидиному горлу, у нее потемнело в глазах, куда-то вокруг нее исчез воздух…
Как сквозь вату слышала она визгливый голос Константинова: «Чего молчишь? Лучше спроси, чем твой отец здесь занимался… Как малолеток трахал… Ты нам еще расскажешь… и Баскакову мы тоже на чистую воду выведем… и лесбиянок ее…»
Но когда Лида услышала фамилию Ларисы Матвеевны, ее вдруг стал душить смех. Она догадывалась, почти знала о том, что у ее отца роман с бывшей однокурсницей, но та ахинея, до которой довизжался Константинов, вызвала у нее истерику. В смехе и в слезах выскочила она из кабинета и побежала, спотыкаясь о расстеленную дорожку, по коридору к выходу…
Не терял времени и Пантелеев. Засев в квартире своего приятеля, который на лето уехал с семьей в Россию, как у них в Булавинске называли европейскую часть страны, он принялся за изучение содержимого конверта, который в пятницу утром сунула Живейнову в автобусе какая-то женщина. И чем больше он вникал в смысл того, что было в ксерокопиях договоров, чеков, накладных, тем чаще чесал свою и так начинающую редеть макушку.
Он прекрасно помнил уже двухлетней с лишком давности историю убийства директора местного рынка и его водителя. «Вялинского рынка» тогда еще не было и в помине, и вся основная торговля в городе происходила на рынке старом, еще советских времен, который по привычке называли колхозным. Тем не менее директора, носившего легкомысленную фамилию Ковряжкин, все в городе именовали Барином. То ли это была его кличка, привезенная из мест не столь отдаленных, ибо как настоящий хозяйственник советской эпохи Ковряжкин совершил в зону две ходки, то ли кто-то из народа, острый на язык, разглядел нечто владетельное в этом огромном толстобрюхом человеке, время от времени прогуливавшемся среди торговых рядов вверенного ему объекта, не мог точно сказать и все знающий Пантелеев.
Когда началась перестройка, Барин довольно быстро смог раскрутиться, а уже во времена Ельцина рынок стал на глазах преображаться. То есть внешне он выглядел, как и прежде, довольно затрапезно, но товаров становилось все больше, Ковряжкин устроил закупку какой ни есть, а сельхозпродукции из булавинских окрестностей, стал завозить продукты из Средней Азии…
Его «ауди» расстреляли на заднем дворе рынка, когда Ковряжкин утром приехал на работу. Убийца выпустил в своих жертв целый рожок из «калашникова», причем с не меньшей яростью, чем тела Барина и водителя, он изуродовал свинцом автомобиль – одну из первых классных иномарок в Булавинске.
Дело это расследовали, но как-то спокойно, не торопясь, словно не ожидая успеха. У народа Барин как человек, по сравнению с ним, народом, богатый особого сочувствия не вызвал. Пожалели водителя, попавшего под пули, вздохнули и вскоре позабыли. Следствие, хотя и получило от киллера или киллеров вместо сувенира автомат, из которого было совершено преступление, легко согласилось с тем, что это была месть бандитов, под «крышу» которых не захотел встать Барин. Впрочем, кто эти бандиты конкретно, тоже установить не удалось.
Пантелеев вспоминал, как он барахтался, пытаясь помочь своим ребятам раскрутить это дело, но ничего не удавалось, кроме установления того простого факта, что «калашников» уже года три как числился в розыске по Северо-Кавказскому военному округу. Делом занимался по оперативной линии начальник горуправления ВД Степной, затем его передали по подследственности в прокуратуру…
Теперь, разбирая бумаги, припрятанные Пашей в том Ленина, Пантелеев видел, каким новым светом озаряется все дело об убийстве Барина.
Согласно договорам и распискам оказывалось, что одним из главных компаньонов Барина по бизнесу был не кто иной, как Сергей Максимович Вялин. Впрочем, компаньоном вполне своеобразным, так как он получил от Барина, непонятно за что или на что, крупные суммы денег. Кроме того, среди бумаг находился подготовленный к регистрации – в частности, с подписью Вялина – договор, по которому владельцем рынка становился Вялин, а Барин довольствовался лишь должностью старшего администратора. При этом Пантелеев очень хорошо помнил, что при расследовании убийства Барина фамилия Вялина не всплывала вовсе. Возможно, старый комбинатор вел с будущим мэром какую-то свою игру, может быть, не хотел оформлять передачу рынка до возврата Вялиным долгов…
Почувствовав, что история с конвертом могла обернуться бедой не только для Живейнова, Пантелеев позвонил в отдел происшествий «Булавинских ведомостей», где у него был в лучших приятелях еще со времен службы в угро репортер Артем Самарин. Он спросил, не было ли каких-либо несчастных и тому подобных случаев с женщинами в конце прошлой – начале этой недели.
Артем включил компьютер и добросовестно стал читать все, что было в него занесено.
– Так… так… дальше… – несколько раз повторил Пантелеев и вдруг воскликнул: «Стоп! Прочти еще раз это, пожалуйста! Только помедленнее…»
И Самарин стал терпеливо читать снова: «В субботу рано утром на тридцать втором километре шоссе Булавинск – Усть-Басаргино под откосом обнаружен полусгоревший автомобль „ВАЗ-21099“, принадлежавший гражданке Борисовой Елене Валентиновне. Сильно пострадавшее в огне возникшего после аварии пожара тело Борисовой находилось в салоне. По предположению судмедэксперта, пребывая в состоянии средней степени опьянения, Борисова во время ночной поездки не справилась с управлением или заснула за рулем…»
– Мы не стали это давать в сегодняшнем номере, – пояснил Самарин. – Какая-то топорная информация… Да и о чем тут особенно писать? Не садитесь пьяными за руль? Кому надо, тот и выпьет, и сядет… Еще и горе тому принесет, кто ему на шоссе попадется…
– Девчонку жалко, – проговорил Пантелеев. Он прекрасно помнил, что Барина звали Валентином. – Слушай, а кто она, что она?
– Не знаю. Это вся информация.
Поблагодарив и дав отбой, Пантелеев набрал номер загса. И здесь у него был свой человек. Даже пояснять особо не пришлось, чего он хочет. Катерине Ивановне Посошковой было далеко за семьдесят, но она продолжала быть хранительницей памяти о рождениях и смертях булавинцев.
