Всю дорогу в Бутырку я размышлял – сказать Зое-Вере об убийстве ее подруги или промолчать? С одной стороны, это может быть для нее слишком тяжелым ударом. Кроме того, я так и не выяснил, где находится ее сын. Но с другой, если она что-то утаивает от меня, это известие может послужить толчком к тому, чтобы она начала говорить правду. Вот Александр Борисович наверняка бы выбрал второе. В интересах дела. С другой стороны, у меня как у адвоката теперь и задачи и цели другие. Не засадить, а вытащить. Не доказать вину, а опровергнуть доказательства…
В тюрьму я явился, так ничего и не решив.
Она вошла в кабинет для допросов и сразу же вопросительно посмотрела на меня. Я заметил, что на этот раз она попыталась хоть как-то привести себя в порядок перед беседой со мной: дыры в халате были аккуратно зашиты, волосы собраны в пучок на затылке, и даже желтое пятно под глазом не так бросалось в глаза под слоем пудры.
– Пока никаких известий, – развел я руками.
– А Ленка? – спросила она, как будто прочитав что-то у меня на лбу.
Я вздохнул:
– К сожалению, обрадовать мне вас нечем. Лена Филимонова была вчера убита в своей квартире.
Она закрыла лицо ладонями и беззвучно зарыдала.
Рита дружила со многими женщинами из их камеры, в основном такими же, как сама, тридцати – сорокалетними приезжими бабами, торговками с оптовых рынков, челночницами, попавшимися на различных торговых махинациях. Постепенно они подружились и с Верой, и, хотя эта «дружба» выражалась лишь в том, что Веру больше не оттирали в конец очереди при раздаче обеда или что ее окликали по имени, все равно ей это было приятно. В быту это были простые бабы без всяких уголовных черт и заморочек, они и в тюрьме пытались наладить житье, постирать что-нибудь, сготовить. Одной из них принадлежал тот самый кипятильник, поразивший Веру в день ее возвращения из карцера в шестнадцатую.
Собравшись в кружок на Ритиных нарах, они курили, играли в карты в дурака и «секу», обменивались кулинарными рецептами, рассказывали о своих болезнях, о своих детях, хором перемывали косточки своим мужьям, и порой Вере казалось, что она встретилась с этими тетками где-нибудь на сельхозработах в родном поселке. Вера пересказывала по их просьбе длинные бразильские сериалы, потом перешла на «Петербургские тайны», рассказала романы «Граф Монте-Кристо», «Джен Эйр» и «Поющие в терновнике»…
– Ну, пусть артистка что-нибудь расскажет, – просили ее по вечерам сокамерницы. – У тебя интересно все так получается, Верка. Душевно.
Однажды в их камеру подсадили новенькую.
Вера сразу обратила на нее внимание, впрочем, остальные тоже, но Вера особенно. Теперь, чувствуя себя «старожилкой», она со стороны хотела понаблюдать, как ведут себя другие, попав в камеру, и сравнить свое поведение с ними.
Молодка, которую однажды утром ввели в шестнадцатую двое контролеров, явно была с Кавказа – крашенная под блондинку, лет двадцати восьми, невысокого роста, с пышным задом и золотыми зубами. Она не растерялась у двери, переминаясь с ноги на ногу со своим мешком в руках. Едва переступив порог камеры, она сразу же деловито вышла вперед, окинула взглядом женщин, сразу выбрала из общей массы своих, перекинулась с ними парой фраз на своем языке и, получив, видимо, согласие, полезла к ним на верхние нары. Там она первым делом свела с землячками дружбу, раздав им чай, сигареты и рафинад из своего мешка. Затем переоделась в спортивный костюм и майку, а юбку, кофту и джинсовую куртку бережно сложила в мешок, перевязала волосы блестящей косынкой и вскоре, совершенно освоившись, уже сидела по-турецки на верхних нарах, болтала на своем языке с землячками, хрипло смеясь и время от времени вкрапляя в свою речь русские слова.
– Смотри ты, какая скорая. Сразу видно, что не в первый раз, – шепотом отзывались о новенькой в Ритиной компании.
– Эти черные всегда за своих держатся.
– Что ж, и правильно делают.
Вечером, когда Вера, по обычаю, играла в карты, рассказывая Рите и ее подругам очередную порцию «Петербургских тайн», она обратила внимание на то, что новенькая почему-то все время смотрит в ее сторону, и смотрит недоброжелательно. И хотя Вера за это короткое время научилась приспосабливаться к разным людям, на этот раз она не могла понять, что в ней так раздражает неизвестную?
После раздачи ужина новенькая неожиданно подошла к Вере и, уперев руки в бока, что-то с возмущенным видом начала выговаривать ей на своем языке. Вера удивилась.
– Я не понимаю, – пожав плечами, сказала она.
– Иди-иди, чего прицепилась, – беззлобно махнула на новенькую рукой Рита.
Молодка ушла к своим, и Вера слышала, как она быстро лопочет о чем-то с землячками, повторяя с возмущенным видом ее слова «я не понимаю».
– Чего это она от тебя хотела? – удивленно спрашивала Рита у Веры. – Знакомая, что ли, твоя?
– Нет.
– А чего ей тогда показалось?
– Не знаю. Может, она меня перепутала с кем-нибудь?
– Черт ее знает. Ишь, так и зыркает на тебя. А ты точно не понимаешь, что они там трещат?
– Откуда? Я же всю жизнь в России жила. Мало ли, что у меня отец был нерусский!
Рита уже знала из рассказов Веры и про ее детство, и про то, как она жила в Москве, поэтому только рукой махнула – мол, ну и плюнь, забудь. Однако у Веры уже засосало под ложечкой неприятное предчувствие беды.
С той самой поверки, когда в списке заключенных шестнадцатой камеры мелькнула фамилия Удоговой, ничто больше не напоминало Вере о ее двойственном положении. Ни Рита, ни другие женщины не расспрашивали ее, почему на той поверке она вдруг устроила истерику из-за фамилии? Рита знала с Вериных слов, что отец у нее был кавказец и что Кисина – это ее фамилия по мужу, но какая у Веры была фамилия до замужества – она не спрашивала, да и зачем? Здесь люди не особенно лезли в душу друг другу. Рассказала о чем-то сама – ладно, промолчала – никто за язык не тянет, не на допросе… Если кто из сокамерниц и вспоминал за спиной Веры ту ее истерику, кончившуюся карцером, то на расхождение в фамилиях внимания не обращали. Ну мало ли? По паспорту может быть Кисиной, а в метрике и в других документах, которые после свадьбы не успела поменять, может остаться девичья фамилия, хоть та же Удогова. Делов-то…
И сама Вера старалась не заострять внимания на путанице в фамилиях. Почему-то ей казалось, что, чем меньше посторонних людей будет знать об этой путанице, тем скорее этот вопрос разрешится. Да и зачем рассказывать посторонним о своих проблемах? Ведь и Рита, и остальные женщины, до сих пор неплохо относившиеся к Вере, – все они простые торговки, все сидят за что-то, справедлив тот закон, который они нарушили, или не совсем справедлив, но они хоть знают, за что именно сидят. Поверят ли они, что Вера оказалась в тюрьме «случайно», что она – жертва какого-то невероятного стечения обстоятельств? Вряд ли. Никогда. Скорее даже, они заподозрят в ней опытную авантюристку, профессиональную мошенницу, и тогда уже вряд ли будут относиться к ней как к своей: более-менее сочувственно и дружески.
