— Ты что, сынок, молишься? — поразился живучести мусульманина сержант. — Или ты уже там? А мне теперь что делать? Опять их звать? И снова-здорово… Нет уж… Два раза приканчивать не положено. Факт. Сорвалось — значит, Бог не велел. Значит, еще не время! Подожди немного. Если выживешь часок, я за тобой санитаров пришлю! Поедешь в больничку. Только держись! Я раньше не могу. А вот водички тебе я сейчас дам!
Аслан потерял сознание.
Очнулся он на постели, укрытый белой простыней. По прозрачным трубочкам из капельниц ему в вены поступала какая-то живительная прозрачная жидкость.
Он спал, спал, спал…
Кажется, на третий день сморщенный старик с соседней койки прошептал Аслану, когда тот очнулся на короткое время:
— Маляву передали… Тебе привет сам знаешь от кого. И еще… Из камеры тебе передачу прислали! Сигареты мы уже того… Тебе сейчас курить вредно. А жрачка ждет. Там и апельсины есть. Хочешь, я тебе почищу?
— Не надо. Ешьте все… Ничего не оставляйте. — Глаза у Аслана снова закрылись.
— Погоди, милок! — тормошил его сосед. — А что в камеру передать?
— Меня, меня передай! Обратно!
И Аслан снова провалился в сон.
Туда, где вечно будет позвякивать на сверкающих рельсах трамвай, катящийся по тенистой улице Красных Фронтовиков от главпочтамта до филармонии, подбирая на остановках аккуратненьких детишек с тяжелыми портфелями.
— Мы учимся во второй школе! — с гордостью говорят они попутчикам. — И выходим на следующей остановке.
— Не забудьте, дети, — поучает их седой ветеран, украшенный орденами и медалями, — выучить стихи о нашей великой Родине! О Ленине! И об Асланбеке Шерипове!
— Проснись, Асланбек! — грозно приказывает отец, вытирая руки о передник.
— Очнись, Аслан! — улыбается мама, приподнимаясь в гамаке.
Аслан открыл глаза и увидел над собой лицо молоденькой врачихи, которая внимательно разглядывала его зрачки.
— Молодой человек, вам нужно попробовать попить. — Она поднесла к его губам фиолетовую поилку. — Ну-ка…
Через неделю Аслан уже мог сидеть в постели. С удовольствием слушал веселые байки болящих соседей. И даже сам пытался что-то говорить.
По заискивающему и внимательному отношению к нему совершенно посторонних людей он понял, что тут все известно о происходившем в одиночке. Что все симпатии на его стороне. Что он выдержал. Перенес, пережил что-то ужасное, определяющее все дальнейшее. Что он прошел какой-то важный перевал в своей жизни.
В один из дней в больничной палате появился Гордеев.
— Здравствуй, Аслан, — просто сказал он и сел поближе к кровати. — Нам нужно поговорить. Прежде всего, меня интересует личность Бараева, — тихо сказал Гордеев.
— Об этом я подробно рассказывал в Чернокозове.
— Там расследовали вашу деятельность в группировке Бараева?
— Расследовали мою бездеятельность. Я там был переводчиком. И все.
— Заканчивайте ваш допрос! — подошла молоденькая врачиха. — Больному вредно волноваться.
В больнице Аслан еще несколько раз встречался с Гордеевым.
В конце концов, по ходатайству Гордеева, Аслана освободили под подписку. Вполне успешно все получилось.
— Лучше бы здесь остаться до завершения дела, — засомневался Аслан. — Мне же совсем некуда податься. И Марченко меня везде достанет.
— Поезжайте к Елене, — предложил Гордеев. — И не бойтесь никакого Марченко. Его арест — дело почти решенное… Во всяком случае, сейчас ему не до вас.
— Мне надо позвонить!
— Давно пора! — поддержал его Гордеев.
У дверей КПП Бутырского следственного изолятора многострадальный Аслан Магомадов впервые увидел своего подросшего сына!
— Ты такой взрослый! — Он сразу кинулся к мальчику, сел перед ним на корточки.
— Здравствуй, Аслан! — бросилась к ним Елена.
Так и получилось, что оба они нелепо сидели на корточках, обнявшись и плача от счастья, среди идущих по тротуару людей, смеющихся и удивляющихся, ругающихся и пугающихся.
— Аслан, Аслан, Аслан, — повторяла сквозь слезы Елена.
— Ты мой папа? — догадался черноволосый мальчик. — Мой настоящий папа?
— Самый настоящий! — Елена тесно прижалась к плечу Аслана.
22
Подали самолет. Мамед Бараев, оглядываясь на стюардессу, высокую вежливую девушку в синем костюме, ступил на борт в сопровождении трех особо приближенных людей — двух телохранителей Беслана и Ахмата, а также Джамиля, своей правой руки.
Минуты ожидания взлета протекли незаметно. Самолет дрогнул, стал набирать скорость, с трудом оторвался от земли, и тут же у всех пассажиров заложило уши. Но скоро это прошло, и стюардесса приятным голосом позволила отстегнуть ремни и сообщила сведения о высоте и продолжительности полета, а также о температуре за бортом. Сведения эти были рассчитаны на то, чтобы произвести впечатление, но Мамеда оставили совершенно равнодушным. Он, в конце концов, не собирался покидать салон самолета до приземления по ту сторону океана — его не интересовала температура за обшивкой.
Он принялся разглядывать облака. Облака ему нравились; они расстилались густой ватой, подсвеченные огненным шаром солнца — дело стремительно шло к закату. Иногда, очень редко, в просветы видна была далекая земля. Мамед закрыл глаза и стал размышлять, что вот он, Мамед Бараев, тридцати с лишним лет от роду, везде побывал и все повидал, был в самом пекле, убивал беспощадно врагов и друзей — если было надо, — воевал, женился, родил двоих детей, а теперь вот выбился в люди, занял пост, и будет чем обеспечить себе покойную и богоугодную старость, но перед этим многое еще предстоит сделать, и для этого-то он и летит в неизвестную Америку, могущественную страну, которая не любит Россию и с удовольствием при случае будет вставлять ей палки в колеса. Мамед уже знал, что он скажет в Госдепартаменте. О сепаратизме расскажет, о притеснениях, о демократии… Денег дадут, подумал Мамед с удовлетворением, оружие купим… И не заметил, как заснул.
Лету до Америки было около восьми часов. Самолетный завтрак Мамед отверг, хотя окружение его ело с аппетитом. Мамед есть не хотел. Начинался самый важный этап его жизни, и он сам достиг этого, заслужил.
Под крылом показались разлинованные на аккуратные коричнево-зеленые клеточки холмы и поля, и вскоре самолет сделал посадку в Швейцарии. Еще несколько часов лету — статуя Свободы под крылом, — и самолет приземляется на взлетную полосу в аэропорту под Вашингтоном.
Муторное ожидание на таможне, получение багажа — в одном из саквояжей аккуратно сложенный драгоценный фрак, — и пожалуйста, их встречают, проводят к ожидающему автобусу на мягком ходу… И уже бегут мимо окна жаркие американские пейзажи.
