— Отказываешься? — понял все-таки Мамед.
— Не отказываюсь и не соглашаюсь.
— Нет, Аслан, плохая это мысль. Поторговаться хочешь? Поторгуйся. А предложениями такими не кидаются, такой шанс один раз в жизни дается. Если честно сказать — нравишься ты мне. Умный ты парень, человек честный. А мне, веришь, по целым дням словом перемолвиться не с кем — не поймут… Неужели не столкуются два образованных человека?
— Разные у нас тобой дороги, Мамед, — с сожалением произнес Аслан.
— Какой ты странный, — хмыкнул Мамед. — Да что ты можешь сделать, смешной человек, ты подумай! Что, расскажешь про меня, какой я плохой? А доказательства у тебя есть? Думаешь, кому поверят? Здесь тебе страна чужая, нас не любят, а у тебя ведь оружие нашли… Может, вообще тебя террористом объявят — надо же и им кого-то сажать. Ты смотри, пока я добрый, помощь предлагаю — мы же свои люди; тебе за Чечню волноваться надо, а не за русских.
— А я за нее и волнуюсь. Думаешь, если такие, как ты, у нас всем заправлять будут и у власти стоять, в стране жизнь лучше станет? Управлять страной должны люди порядочные, а не уголовники. Вот потому и не хочу тебе помогать, работать с тобой вместе. Не хочу таким же бандитом становиться.
— В тюрьме сгною! — взревел вдруг Мамед, поднимаясь со стула. — Что ты о себе воображаешь! Кто ты такой!
— Что ж, — пожал плечами Аслан. — В тюрьме я уже сидел, а что касается того, кто я такой, — просто человек, как и ты, и даже лучше — не убийца и не уголовник. Это ведь тебе, Мамед, на моем месте сидеть надо, а мне на твоем. Так что даже и зазорно мне от тебя милости принимать.
— Думаешь отсюда целым выйти? — угрожающе прищурился Мамед.
— Приложу все усилия.
— Шансов, мальчик, у тебя нет, — прошипел Мамед, разглядывая в упор Аслана. Затем развернулся и подошел к двери — постучал могучим кулаком изнутри, подбежал услужливый опер и выпустил нарушающих режим гостей. Аслан даже не ожидал, что разговор их закончится так быстро. Вот и все, подумал он, дело сделано, жребий брошен, даже поторговаться не получилось. Слышно было, как они удаляются по коридору. Аслана на время заперли одного, затем опер вернулся, дыша ему в лицо чесночным перегаром и посматривая на Аслана с веселым интересом — как смотрят на препарируемую лягушку или подыхающего на булавке жука. Аслан не знал, был ли опер в курсе его дел, кто к нему приходил и зачем, и знал ли он что-нибудь о судьбе, ожидающей Аслана? На всякий случай Аслан напустил на себя вид гордый и равнодушный и с достоинством прошествовал обратно в свою камеру на тридцать человек, где в этот момент заключенные пялились в телевизор, так что на возвращение Аслана никто не обратил внимания — передавали очередную серию «Ментов»…
Мамед Бараев шел по коридору тюрьмы, широко шагая. Марченко, вместе с которым Бараев приехал сюда, в Бутырки, уже уехал по своим делам. Нет, думал Мамед, как все-таки удачно получилось, что этот Магомадов, кроме всего прочего, наступил на мозоль самому Марченко. Его и уговаривать долго не пришлось, чтобы все это организовать. Обиженный мужчина, да еще высокопоставленный чиновник, много может нагородить. Конечно, Мамед в любом случае нашел бы способ нейтрализовать Магомадова, но тут это получилось с гораздо меньшими усилиями.
— Ахмат, — сказал Мамед одному из телохранителей, покусав ус, — сходи поговори с Алексеем. Спроси, сколько он хочет.
— Будешь убирать? — понимающе осведомился Ахмат.
— Да… Видимо, придется, — вздохнул Бараев. С тех пор как он занял пост, Мамед не любил лишней крови, ему казалось, что в его положении это уже как-то… несолидно. — Скажи, чтобы… прямо в камере. Я думаю, в ближайшие дни. А то как бы не ляпнул… Пусть скажет сколько, а там сам разбирается, это его вотчина, меня не касается как. Даже знать не хочу. Пусть скажет только, когда все будет сделано. И все…
Парень сам виноват, решил Мамед. У него был шанс выйти и жизнь свою повернуть. Бывают же такие невезучие люди. Что ему было не попадаться на пути Мамеда… Учил бы себе детей до сих пор, горя не знал. Но ненадежен… Продаст, наверняка продаст — раньше, позже, а самое обидное, что не за деньги и не с испугу, а из принципиальных соображений. Как там сказал кто-то из великих, вспомнил Мамед из институтской программы — если бы у меня была собака, такая же назойливая, как совесть, я бы ее пристрелил…
— В магазин заедем, — решил Мамед, садясь в машину и захлопывая дверцу, одновременно раз навсегда переставая думать об Аслане. Машина была красивая, как положено — черная и длинная, сразу видно, что большой человек едет…
— Зачем? — удивился Беслан, второй телохранитель.
— А ты как думаешь? В чем я должен в Америке появиться? Я ведь не сам по себе, а как представитель республики Ичкерия еду! Я должен показать, что мы тоже цивилизованные люди. Что на официальный прием надо надевать?
— Галстук, — помолчав, глубокомысленно изрек Ахмат.
— «Галстук»… — передразнил его Мамед, раздражаясь. — Сам знаю, что галстук. А костюм?
— Фрак, — подсказал Беслан. — Как у дирижера… Чтоб красиво было!
— У дирижера смокинг… — с сомнением посмотрел на него Мамед. Слова Беслана заставили его призадуматься. Фрак — это что-то солидное… Решено. — Едем покупать фрак, — сказал он.
— А нам?
— А вам и так хорошо. В костюмах будете…
Остальная часть дня ушла на то, чтобы выбрать достойный официального представителя Ичкерии наряд. Они бродили по большому, в несколько этажей, универмагу, где за стеклянными перегородками располагались пиджаки, рубашки, галстуки, туфли, ремни, авторучки, зажигалки, туалетные принадлежности, одеколоны, сувениры… Ласковые девушки были готовы уделить покупателю все свое внимание. Некоторая заминка произошла с размером — Мамед не знал своего, и продавщице пришлось подбирать на глаз… Наконец поиски увенчались успехом — был выбран черный фрак с блестящими отворотами. Мамед померил его перед зеркалом и остался очень собой доволен. Фрак упаковали в красивую коробку, и Ахмат торжественно нес ее впереди своего хозяина к машине. От покупки галстука-бабочки, какой рекомендовали продавщицы, Мамед презрительно отказался.
18
Замечали ли вы, как странно возвращаться домой после пусть даже и недолгого, но дальнего путешествия? Словно прошла целая жизнь, столько всего изменилось, а дома все по-прежнему. Те же улицы, те же дома, те же люди, совершенно не подозревающие, сколько всего произошло с тобой. Магазины работают по прежнему расписанию, а чайник у знакомых стоит на том же месте, на каком стоял, когда ты в последний раз — до своей поездки — их навещал. Но вот проходит день-два, и ты снова влился в эту повседневную жизнь, ты уже не чувствуешь себя чужим, ты влился в этот бесконечный поток — и тебе уже абсолютно наплевать на тех, кто только что сошел с поезда после дальней дороги.
Вот в какие размышления был я погружен, стоя у открытого окна вагона возле своего купе, а наш поезд между тем неумолимо приближался к Москве. До прибытия оставалось часа два — два с половиной. В купе уютно спала Юлия — мне стоило огромных трудов убедить ее, что в Москве я смогу разобраться в произошедшей с ней неприятностью (если можно так говорить об угрозе для жизни) и она будет в безопасности. Уж о ее-то безопасности я точно смогу позаботиться. Конечно, с ней часто было сложно и тяжело, но чем-то меня привлекала эта тяжесть. Может, я старею и мне самое время остепениться? Как ни странно, фактически впервые в ответ на эту мысль мне не пришла немедленно другая, упрямая, отрицающая какую-либо возможность остепенения. Немедленно — нет, но все же она появилась чуть погодя, помедлив, дав ощутить вкус этой возможности.
