Однако затосковать Мамеду так и не удалось. Налетели в его жизнь непредвиденные события, как хищные птицы. Теперь уж не разберешь — хорошо ли это было, плохо ли… Было — и все. Никуда не денешься. После смерти узнаем…
Приехал к устроенному Мамеду в Москву погостить старший брат, полевой командир. В Чечне в подручных у самого Дудаева ходил. Вроде бы так приехал, ни за чем, по-родственному. Раньше Мамед тоже часто родственников принимал у себя, кормил — а как же, столица, всем хочется на нее посмотреть. Но с братом Мамед особенно не общался, хотя издалека и почитал — как же, старший мужчина в семье, отец уже умер… Так вот брат вдруг как-то нагрянул. Да не один, с людьми… А у людей оружие под одеждой. Расположился на квартире Мамеда, как в степи лагерем. Жену напугал до икоты, дети по щелям забились. Но брат ничего — доволен был, что все мальчики, поиграл даже с ними, кинжалом учил пользоваться… Посмотрел, как Мамед живет, обвел желтым глазом квартиру, в первый день ничего не сказал, а на второй услал волевым жестом Дину в дальнюю комнату, а сам с Мамедом устроился курить и разговаривать.
— Ну что, брат, — сказал он, — нравится тебе в Москве?
— Нравится, брат, — пожал плечами Мамед, — деньги идут…
— А все же лучше родины нет, а? Разве не так? Не скучаешь?
— Скучаю, — согласился Мамед.
— Скучаешь… а пока твой народ борется, ты тут у них прохлаждаешься. Нехорошо…
— А что я должен делать? — пожал плечами Мамед. Ясно, брат не так приехал, а с предложением…
— Это ты сам подумай, брат, что ты можешь сделать. Пока твои братья — я, и Руслан, и Фазиль — воюют, ты тут… Чем ты, говоришь, занимаешься?
— Машинами торгую.
— Ага… Машинами. Машинами — это хорошо. А какими машинами, брат?
— Разными… Только что вот партию джипов получил…
— Джипов — очень хорошо. Вот и отдай нам свои джипы. Они нам на горных дорогах ой как пригодятся…
— На горных? — оторопел Мамед.
— Знаешь ведь, — подмигнул брат, — у нас всегда, что бы ни случись в стране, остаются наши горы…
— Хорошо, — сказал Мамед, подумав, — бери джипы.
Он не имел права отказать — родня бы его не поняла. К тому же изначальная ссуда… Короче, Мамед почувствовал, что начинает вступать в права первобытный кодекс чести.
— В мечеть ходишь, брат? — продолжил допрос Шамиль. — Ходи… В такие времена… Скоро, говорю тебе, будет большая война с неверными. То, что сейчас происходит, — это даже не подготовка… Это проверка. Качеств твоих бойцовских проверка, чести твоей проверка, веры.
— И кто же нас проверяет? — скептически поморщился Мамед. Не любил он всех этих высокопарных и цветистых разговоров. Поотвык…
— Аллах нас проверяет, — воздел очи горе Шамиль и ладонями огладил бороду.
Возразить на это Мамеду было нечего.
Так это все и началось. Сперва — машины, потом — пара ездок с оружием через границу, потом мирный торговец автомобилями Мамед Бараев превратился волшебным образом в подпольного торговца оружием, и автосалон уже служил просто прикрытием, а в багажниках его прекрасных, нежно любимых дорогих машин громыхали ящики с автоматами, переложенными древесной стружкой. Мамед стал бояться представителей власти и плохо спать по ночам… Тем более что обстановка в республике окончательно обострилась, своих с видных постов в правительстве Москвы поснимали — пора было трогаться с места. Чеченцы покидали Москву. За Мамедом снова приехал старший брат, еще более заматеревший, обросший и злой, и увез его с собой. Жену Дину с детьми Мамед оставил в Москве — тут спокойно, место обжитое, дети в садик ходят…
На родине Мамед попал в самую гущу борьбы — в подручные полевого командира, своего родного брата. Сперва он не мог опомниться, но вида не подавал. Постепенно привык к полевым условиям, привык к переходам, стрельбе, набегам, смертям. Вспомнил знакомую с детства науку убивать — оказалось это так же просто, как кататься на велосипеде: один раз научишься — и на всю жизнь. И уже нравилось Мамеду, уже не представлял он себе, как мог довольствоваться мирной жизнью в Москве — вот здесь другое дело, война — занятие для настоящих мужчин. Священная война… Пришлась по вкусу ему крепкая и острая похлебка, отдающая костром, здоровый пот, грязь, знакомая с детства жара, чувство опасности, страх, победа… Местное население относилось к ним по-разному: может, кто и не любил, но в основном боялись. Приятно было в деревню входить, снова наблюдать весь этот крестьянский быт, голодных собак, тощих заполошных кур, здоровых загорелых теток, босых и наглых ребятишек, подрастающих Мамеду на смену… Приятно было проходить по своей стране хозяином с автоматом в руках.
Но такая уж жизнь была дана Мамеду беспокойная — только он начал к обстоятельствам привыкать, как наступили следующие перемены. Поворот в судьбе Мамеда не заставил себя долго ждать. Во время одного пустякового сражения Шамиль получил пулю в грудь, рана нагноилась — и через несколько дней брат умер. Мамед не отходил от него, лишь иногда выходил и слонялся вокруг холщовой палатки. Смерть эта была неожиданна и неправильна: от случайности, пустяка, поспешная. На душе у Мамеда было нехорошо, остался какой-то осадок, но задумываться, так ли он живет, было некогда. Жизнь толкала в спину. У Мамеда и путей других не было, кроме как занять место брата, взять на себя командование отрядом и до конца жизни или до победного конца мстить. Так тоже было принято, и с какой стати Мамеду разрывать этот круг? Поначалу было боязно — шутка сказать, взять командование отрядом, когда в том отряде двести — триста человек? Но ничего, справился. Как Иван Грозный — главное, силу свою показать, власть, бесстрашие, чтобы вся стая тебя боялась, будто ты волк, а они — собаки. И о брате скоро забыл — всегда Мамеду казалось, что его чаша сия минет, в него шальная пуля не попадет. И правда — везло ему как заговоренному — были незначительные ранения, но все они не к ущербу вели, а к славе. Стал все религиозные обряды жестко соблюдать — ничто людей так в подчинении не держит, как религия. Смысл у жизни, у смерти другой появляется. За деньги обидно жизнь отдать, а за веру можно. Потому и презирал Мамед иноплеменных наемников — против своих за деньги воюют, хуже шакалов получается…
Так продолжалось какое-то время.
Полевой командир Бараев постепенно приобрел известность, имя его было на слуху — в своих кругах. Набеги устраивал, всех в страхе держал, брал заложников, нанимал бойцов — все как обычно. И опять жизнь начала входить в определенную ровную — хоть и более беспокойную, чем раньше, — колею.
Как раз об эту пору появился в отряде Мамеда Бараева переводчик Аслан Магомадов. Вернее, взяли-то его как пленного, хотя он был и свой, чеченец, молодой парень, самого боевого возраста. Но к боевым действиям как раз не имел никакого отношения. Работал он учителем английского в сельской школе, а взяли его по наводке местных жителей — те доложили, что Аслан Магомадов укрывал и переправлял в безопасные районы детей-нечеченцев.
Поначалу Мамед хотел его просто расстрелять, но потом передумал. Чем-то парень ему даже понравился — культурный человек; Мамед понял, как стосковался он по культурной беседе. С подчиненными особенно не поговоришь, не поймут, да и авторитет свой зачем ронять. А тут — преподаватель… Да и в случае чего как заложника обменять можно. Зачем добро тратить… Стал Мамед к нему захаживать спокойными вечерами, после обеда, языком почесать — и стала для Мамеда культурная беседа одним из плотских удовольствий, на манер кофе или трубки табака. Молодой преподаватель слушал, слушал его, спорил, горячился, о добре и зле дискутировал — поначалу. Любо-дорого… А потом притих, задумался. Разуверился, значит, что можно Мамеда на путь истинный наставить. И перестал Мамеду отвечать — только «да» и «нет» цедит да кивает — никакого интересу. Не уважает, значит, как собеседника. Ну и Мамеду скучно стало. А потом даже осерчал — раздражать его преподаватель стал. Подумаешь, выискался, чем он Мамеда лучше, что так свысока поступки его судит? Захотел Мамед его поучить, поводил с собой на вылазки, на казнь пленных посмотреть — хиляк этот в обморок упал, вот потеха, а потом бросил общаться с ним вовсе. Так Аслан с ними и ходил — пооборвался, голодный был, кормили его от раза к разу, когда вспоминали. Но и тут Мамед Аслана не расстрелял — нашлось ему применение: приезжали пару раз к Мамеду разговаривать западные журналисты, Мамед их принимал, в арафатку до глаз закутавшись, — так он Аслана при себе как переводчика определил. Мамед язык-то и сам знал, только с переводчиком оно солиднее выходило…
