— В магазине «Ле Футюр» появилась настоящая находка для начинающих шпионов — миниатюрное фоторужье весом всего сто пятьдесят пять граммов, оно совмещает в себе цифровую камеру, видеокамеру и микрофон!
— И сколько стоит?
— Не спрашивай. А еще там есть водонепроницаемые чехлы для мобильных телефонов.
— Денис, — разозлился Гордеев, — ты зачем мне голову морочишь?!
— Звоню сообщить, что нашли мы твоего злодея.
— Которого? — быстро спросил Гордеев.
— Ого, — оценил Денис, — вижу, ты весь в делах. Похвально, старик, похвально. Знаешь, я тут недавно по радио слышал забавное выраженьице: у верблюда два горба, потому что жизнь — борьба.
— И что?
— Это про тебя. У тебя вся жизнь борьба. Совершенно разучился удовольствие от простых вещей получать.
— Иди ты.
— Сам иди, — сказал Денис и отключился.
Гордеев вздохнул и набрал его номер.
— У аппарата, — послышался бодрый голос.
— Извини, вырвалось. Устал я что-то в этой провинции…
— Вот, — назидательно сказал Денис, — а ведь ты там толком еще и не жил.
— Может, ты все-таки скажешь, зачем звонил? Какого злодея нашли?
— С татуировкой. Напомни, что у него там было написано?
— «Святой Отец, спаси и сохрани раба Божьего Ми…»
— Митрича.
— Митрича? — удивленно переспросил Гордеев.
— Говорю же, Митрича.
— Так это он Митрич, что ли?!
— Нет, он действительно оказался Василием. Только не Кияшко, а Баклановым.
— А при чем тут тогда Митрич?
— Вот, это самое интересное. Митрич — известный в криминальной среде человек, выходец из Зеленогорска, а твой Василий входил в его группировку, он тоже из Зеленогорска. Все придурки в его команде сделали себе татуировку — в знак верности боссу, что ли. Бывают же на свете совпадения и почему-то достаются они исключительно адвокатам!
— А теперь, значит, не входит он больше в группировку Митрича, — хмыкнул Гордеев.
— Не входит, — подтвердил Денис. — Потому что группировки уже нет. И самого Митрича нет.
— Объясни, — потребовал Гордеев.
— Все очень просто. Известный бандюган Митрич был убит в мордовской колонии усиленного режима при попытке к бегству полтора месяца назад.
— Хорошо, — с чувством сказал Гордеев.
— А твой Бакланов ушел на вольные хлеба, занимался всем понемногу, в самых разных вещах подозревается. Так что ты закругляйся там и приезжай опознавать гада, мне с Петровки друзья звонили, искали тебя. На этом Бакланове — пара нераскрытых убийств, автонаезд — и это еще мелочи, понял?
— Понял. Значит, его «колонули»?
— Еще бы.
— И он что-то рассказал?
— Запел как соловей!
— Это касается Зеленогорска? Слушай, Денис, — осенило Гордеева, — а он тут, в Зеленогорске, никого не угробил?
— Не знаю, я же не следователь. Приезжай в Москву, сам все выяснишь.
Денис еще что-то говорил, но Гордеев уже слушал его вполуха, он думал, что заведение «У Митрича», которое он уже несколько раз посетил, вполне возможно, неспроста имеет такое название. Он попрощался с Денисом и позвонил Сергеенкову.
— Петр Петрович, это Гордеев. Ты можешь для меня кое-что выяснить?
— Снова-здорово, — проворчал Сергеенков.
— Тут у вас, в Зеленогорске, есть один кабачок. «У Митрича», знаешь?
— Конечно.
— Под кем он теперь? Что за «крыша», кто хозяин — можешь узнать?
— А что тут выяснять, — сказал Сергеенков. — Никакой «крыши», все законно, все легально. Конечно, я знаю, чей он сейчас. Солидному человеку принадлежит. Вам фамилия нужна?
Черт, подумал Гордеев, получается, это же та самая газетная новость, что валялась у меня в Москве на балконе: известный музыкальный продюсер открыл радиостанцию в Подмосковье… А зачем, интересно? На хрена попу гармонь, спрашивается?
18
— А не кажется ли вам, Валентин, — сказал Варенцов, — что современная цивилизация с ее комфортом, потреблением, крупными и мелкими радостями жизни отнимает у человека самое главное: любовь, религию, осмысленность существования, наконец! Обделенный высшими ценностями, человек живет бесцельно, уныло осознавая эту самую бесцельность и тщетно пытаясь ее преодолеть. А поскольку жизнь пуста, бездумна и безумна, то уж позвольте мне ее наполнять по собственному разумению!
— Не понимаю, — признался Валентин.
Они сидели в студии. Эфир Валентина только что закончился, и Варенцов просто зашел поболтать.
— Попытаюсь объяснить… Человек не обязан подчиняться естественному порядку, поскольку тот ему совершенно чужд. Так давайте же отважимся совершить насилие над этой непонятной природой, овладеть искусством наслаждаться ею!
— Что вы хотите этим сказать?
— К сексуальному удовлетворению стремятся все, но как его достичь в полном согласии друг с другом? Это же совершенно невозможно! Сексуальность всегда идет вразрез с желаниями других людей, по крайней мере, почти всех людей, становящихся в таком случае уже не партнерами, а жертвами. Давайте исходить из уникальности каждого человека. Сексуальный союз в основах своих скомпрометирован, но в нашем ханжеском обществе эротизму не просто обнаружить свой насильственный характер, который только и соответствует образу свободного человека.
— Значит, — медленно произнес Валентин, — только ненасытность злобного пса могла бы воплотить бешенство того, кто ничем не ограничен?
— Браво, старина, вижу, вы начинаете мыслить самостоятельно!
Валентин вернулся домой, никуда не заходя. Аллы по-прежнему не было. Он не знал, что и думать. Сходить на фабрику? Нет, не стоит…
19
В номер к Гордееву постучали. Он открыл дверь и вздрогнул: на пороге стояла сияющая Грушницкая. Она бросилась к нему на шею со словами:
— Я так соскучилась!
— Почему же на звонки не отзывалась?
— Извини, милый, я сменила телефон и не успела тебе сообщить…
Она присела на кровать, осмотрела комнату и недовольно покрутила носом:
— Ну и конура.
— Меня устраивает… — Он сел рядом. — Когда-то существовала такая теория про Луну. Один человек верил, что Луна питается человеческими мыслями. Он утверждал, что человечество невежественно и его раздирают смуты и склоки, потому что Луна пожирает суть человеческого разума.
— Что-то не верится, — сказала Грушницкая.
— Я тоже этому не верю, — Гордеев энергично помотал головой, — конечно нет. Но я хорошо знаю, что среди нас есть люди, которые могут жить, только питаясь страданиями. Я верю в это, потому что я видел таких людей, которые живут чужой болью, и я даже сообразил, что один из них имеет отношение к тебе, понимаешь? — последние слова он буквально прорычал.
