Чеченцы его не отпустят. Может быть, не убьют в благодарность за сотрудничество, но не отпустят. Продадут в рабство или, если у командира будет хорошее настроение, женят на трех самых уродливых «сестрах» и оставят здесь, но не отпустят обратно.
— Ну что, профессор, готова твоя игрушка? — дружески ткнул Дублинского прикладом молодой чеченец.
— Сейчас. Подождите еще немного и будет готово.
— Командир не любит ждать. Ты когда обещал? Ты сегодня обещал. Сегодня настало. Наши ждут.
Люди Гучериева собрались на поляне за домом. Лица у всех были решительные, бороды топорщились по-боевому. «Сестры» столпились поодаль и тихо пели что-то заунывное и тревожное. Мужчины разводили костер.
Дублинский поежился. Костер напомнил ему о первой встрече с бандой и о том, что однажды его уже хотели сжечь. Не собираются ли они это сделать теперь? А что, бомба готова, использованный материал подлежит утилизации во славу Аллаха.
Бомба — название одно. Чемоданчик с проводками и лампочками. Люди Гучериева подозрительно поглядывали на него.
— Это бомба? — подозрительно спросил один из чеченцев. — Ты, профессор, головой за нее отвечаешь.
Дублинский покорно шел за своим конвоиром. Ему не хотелось вступать в бессмысленные дискуссии.
— Молодец, Сахаров, — одобрил работу Гучериев. — Вот так и надо работать. А теперь — отойди.
Двое боевиков, подчиняясь кивку командира, отвели Дублинского в сторону и встали по бокам, всем своим видом показывая, что на этот раз сбежать профессору не удастся.
Но он уже и не думал бежать, а если бы и вздумал — не смог бы. Сейчас, после трех напряженных, бессонных суток, за ним мог бы уследить и ребенок. Но детей в ставке Гучериева не было. Видимо, чеченцы и в самом деле, из экономии времени, появляются на свет уже в камуфляже и с автоматами.
Гучериев вышел на середину поляны. Перед ним поставили чемоданчик с приборами.
Он что-то крикнул нараспев и указал рукой в сторону леса, где, вероятно, по его подсчетам был восток. Все, кто был на поляне, повалились на колени и в едином порыве прижались лбами к земле. Только охранники Дублинского не участвовали в представлении.
Минут через пять люди так же слаженно поднялись и отступили к краям поляны. К бомбе приблизились самые доверенные, самые бывалые воины шариата.
Гучериев снова что-то вскрикнул, и «сестры» запели.
На этот раз они пели быстрее, ритмичнее и громче. Одна из «сестер», видимо, самая главная, а может быть, самая голосистая, резким голосом вскрикивала «Алла!» — и остальные повторяли за ней, тише и нежнее.
Избранные воины окружили чемоданчик. Гучериев достал из кармана перочинный нож, раскрыл его, попробовал, острый ли, остался доволен и с размаху черкнул по ладони. Ладонь окрасилась красным. Нож пошел по кругу. Каждый, кто был допущен до этой церемонии, провел окровавленной ладонью по гладкому боку чемоданчика и выкрикнул боевое заклинание. Каждый кричал свое. Затем к избранным воинам присоединились и остальные. Им не было позволено побрататься с бомбой — бомба была братом лишь приближенных к Гучериеву. Зато костер, уже основательно разгоревшийся, был братом для всех чеченцев.
Молодой воин вскинул автомат и выпустил вверх победную очередь.
Все это напоминало какое-то плохое голливудское кино.
Только в кино обязательно появляется герой и кого надо — спасает, а кого надо — убивает. Дублинский огляделся. Героя нигде не было видно. Зато, пока он крутил головой, молодые воины ислама затеяли вокруг костра ритуальные пляски.
В голове на подсознательном уровне прорезался неподражаемый голос диктора Дроздова:
«Весной самцы этого редкого вида собираются в стаи и начинают подманивать самок своими плясками. Оперение у самцов яркое, голос громкий. А это — самки. Они все в темном, и не такие шумные. Уже сейчас они присматриваются к танцующим и выбирают партнера, способного произвести самое крепкое потомство».
Дублинский тряхнул головой. Голос Дроздова пропал. Зато стали слышны шум деревьев и треск костра. Танцующие замерли и затихли, глядя на огонь.
А потом они почтительно, по одному — впереди Гучериев с доверенными людьми, следом — простые воины, за ними — «сестры» — стали подходить к бомбе и кланяться ей, как почтенному старцу.
— Ты, профессор, тоже, — дотронулся до него один из охранников. — Идем с нами.
«Какая вопиющая несправедливость, — думал Дублинский, склоняя голову перед творением рук своих. — Они воздают почести неживому предмету, который этого не поймет и не оценит, а его творца, то есть меня, держат на голодном пайке и растворимом кофе. Впрочем, костер, кажется, разложили не для меня. И убивать пока не собираются. Устали».
Вечером одна из «сестер» принесла Дублинскому ужин.
— Вы действительно так уважаете бомбу, что кланяетесь ей и молите за нее Аллаха?
— Мы заклинаем бомбу, как заклинаем любое наше оружие. Вы не заклинаете оружие, и оно часто предает вас и достается нашим мужчинам. Оружие наших мужчин никогда не станет служить вашим. Оно скорее убъет захватчика.
Женщина произнесла эту фразу, старательно выговаривая каждую букву, как будто повторяла вслед за магнитофоном курс русского языка.
Дублинский ел торопливо и не особо задумываясь о том, что ему принесли, а женщина стояла у стены и смотрела на него.
— Вы странные, — сказала она чуть менее внятно, будто уже от себя. — Тебе сказали — убьют твоих жен, и ты покорился. Муж моей сестры отправил ее к врагам на джипе с взрывчаткой. Чтобы ваши не пришли и не убили его и его людей.
— А что стало с сестрой? — спросил Дублинский.
— Она у Аллаха, — был ответ.
Женщина забрала миску, ложку и ушла, закрыв за собой дверь.
А Дублинский забылся сном. Во сне ему привиделись мусульманские мученики за веру, которым Аллах, не разобравшись, дает по сорок девственниц в наложницы.
Глава 24
Солнце ломилось в окно, пробиваясь даже сквозь плотные шторы. Юрий проснулся в отличном настроении. Он потянулся, довольно крякнул и протянул руку к соседней подушке. Но там было пусто. Гордеев открыл глаза, сел на кровати, оглядел комнату и убедился, что Лены нет. В этот момент он услышал журчание воды в душе и ее голосок:
— Вставайте, граф! Вас ждут великие дела.
— И какие же великие дела ожидают нас сегодня? — лениво спросил Юрий, с довольным видом растянувшийся поперек широченной кровати и закуривающий первую на сегодняшний день сигарету.
— Кстати, Юра, какое сегодня число? — вопросом на вопрос ответила ему Лена.
— Кажется, девятнадцатое, а что?
— А когда Пустовалов разрешил встречу с Галковской?
— О черт! — Юрий вскочил с кровати, уронил сигарету, но не обратил на это никакого внимания, он судорожно начал натягивать штаны, одновременно с этим набирая телефонный номер больницы.
