Когда легенда была проработана в мелочах и подробностях, часы показывали одиннадцать тридцать вечера. Это такое время, в которое спать ложиться как-то глупо, а идти куда-то, особенно если завтра ждет ответственное дело — еще глупее. Так, слово за слово, Лена и Гордеев оказались в одной постели, хотя совершенно не собирались таким образом проводить вечер перед ответственным делом.
— Я буду ждать тебя. Надеюсь, срок навесят небольшой, — сказала Лена на прощание.
— Да знаю, как ты ждать будешь, — вошел в образ Гордеев. — Завтра же к соседу в гости зайдешь телевизор посмотреть, а через неделю домой вернешься — за вещами!
— И с этим идиотом я прожила пять лет! Заберите его, глаза бы мои не видели твою рожу, аферист, жизнь мою погубил, детей без куска хлеба оставил!
Гордеев улыбнулся и покачал головой. Лена явно заигралась. А ему сейчас необходимо сосредоточиться.
— Имейте в виду, — сказал Гордееву Мяахэ, — в камере есть весьма опасные люди.
— Да, я знаю, меня ознакомили с их делами.
— Я бы на вашем месте отказался от этого, — заметил начальник тюрьмы. — Либо опетушат, либо задушат. И неизвестно, что лучше.
— Я бы на вашем месте с такими мыслями ушел в ночные сторожа, — хмыкнул Гордеев.
Николай Петрович помолчал.
— Ну, впрочем, раз сам Гоголев за вас ручается, я тоже не против.
— Спасибо.
— Оружие есть? — спросил начальник тюрьмы.
— Какое? Вы же, волки, еще при первом обыске все отобрали, вплоть до мобилы! — машинально ответил Гордеев.
— Вы вот так не говорите. Вы нормально говорите. Так говорят только уголовники, которые уже успели зону потоптать. А оружие вам там ни к чему, это я на всякий случай спросил.
Камера оказалась лучше, чем ожидал Гордеев. В ней было двадцать пять человек, ожидающих приговора. Откровенных отморозков, от которых можно получить ночью заточкой под ребро просто потому, что лицо твое им чем-то не понравилось, вроде нет.
Гордеев вошел и бегло оглядел диспозицию. Кто-то лениво посмотрел на него, кто-то с заинтересованным видом тут же сел на лежанке, в ожидании хоть какого-то развлечения, но большинство сокамерников не обратило на Гордеева никакого внимания. За столом шла игра в шахматы между щеголеватым парнишкой и крепким как дуб матерым уголовником, поросшим седым и пегим волосом. Даже из ноздрей торчали пучочки шерсти. Парнишка против него был — как Давид против Голиафа, но пока вроде держался.
Все нары были заняты, разве что можно было бы найти местечко в самом стратегически и субординационно нейтральном месте — на верхних нарах, и скорее ближе к окну, чем к параше. Главное, чего опасался Гордеев, что свободное место окажется в петушином углу и придется начинать свое пребывание в камере с того, что прогнать какого-нибудь несчастного. Иначе никто с ним разговаривать не станет. Да и гипотетического несчастного жалко — сгонит его Гордеев, а назавтра уйдет отсюда. А на человеке уже до конца отсидки клеймо будет.
«Посадили? А ты не воруй!» — сказала, помнится, Лена. Она была безжалостна к уголовникам любого сорта. Словно забыла, как сама однажды попала в подобную ситуацию, и если бы не Юрий, неизвестно еще, как бы сложилась ее жизнь. Ну на свободе бы она сейчас точно не разгуливала.
А Гордеев, как адвокат, испытывал жалость к мелким жуликам. К тем, которые попадают из привычной, пусть не совсем честной жизни, совсем в другой мир. Настоящим уголовникам, ворам в законе, тем, кто на малолетке побывал, проще в этом смысле. Это их жизнь. А чужим они спуску не дадут. «Посадили? А ты не воруй!» — глумливо улыбнутся они, совсем как Лена вчера, отрежут несчастному ноги и заставят плясать на обрубках.
Игра закончилась.
— Мат, — спокойно, глядя куда-то в сторону, произнес парнишка.
Волосатый почесал спину. Подул за пазуху. Потер лоб. Поскреб подбородок.
— Не быть мне парашником, да? — спросил его победитель. — Не быть мне петушней! А ты, дядя, думай в следующий раз, с кем играть.
Гордеев вспомнил дела своих сокамерников, с которыми ему удалось ознакомиться. Это — Скрипач. Скромный мальчик из хорошей еврейской семьи. Однажды вспылил и убил родного папу. Его, понятно, — в психиатричку, на обследование. Оказалось — совершенно нормален. Просто папа запрещал сынуле встречаться с «гойками», а тот, как на грех, влюблялся в девушек ярко выраженной славянской внешности.
— Иди сюда, Скрипачок, мы тебе на зоне еще найдем «машку» с пейсами! — засмеялся кто-то из окружения пахана. — А ты, Щетка, парня больше не трогай. Он тебе уже доказал, что он нормальный мужик — не черт, не петух, не фраер. Че ты к нему вяжешься.
— Нравится он мне! — дерзко ответил волосатый.
— А нравится — разворачивайся и нагибайся!
Щетка свирепо сверкнул глазами и уполз на свои нары, престижные, неподалеку от паханских.
— Ну, Румын, затаил он на тебя зло, — заметил Корень. — Больно много языком мелешь. Ты, Щетка, не до смерти его убивай, если вздумаешь, уж больно сказки у него занятные.
Щетка, вспомнил Гордеев, — «грузчик». Таких еще назыают акулами. Эти люди на зоне убивают людей по приказу вора в законе. Сколько смертей на их совести — никто не считает. Глумиться над «грузчиком» будет только полный идиот.
— А ты, Румын, базлай, да потише. А то, может, и ты ему сам вместо Скрипача сгодишься? — осадил шутника Корень.
В спокойном сознании своей силы он поманил новенького пальцем. Изображая робость, Гордеев слез со своих нар и пошел к окну, на царскую перину.
— Садись. Обзовись, порадуй нас какой-нибудь историей.
Гордеев, притворно запинаясь, протараторил свою фамилию, статью, которую ему шьют, рассказал про предпринимателей, не утаил, что газету делать не собирался, а деньги потратил на итальянские туфли.
— Быстрый ты больно. Вот и попался, — сделал вывод пахан. Вся камера с интересом ждала решения главного. Что он скажет, то и будет. Захочет — покуражатся уголовники над новеньким. Захочет — отдадут ему весь общак. Старый вор роль свою держал справно, знакомство с Гордеевым никак не выдавая, Юрию даже на минуту показалось, что Корень и забыл о вчерашнем уговоре.
— Ольховский, значит, — задумчиво протянул Румын. — А кличут как?
— Дмитрий, — ответил Гордеев, глядя ему в глаза.
— Прозываешься как, чертяка!
— Ты, Румын, что-то бойкий сегодня очень, — лениво взглянул на него Коренев. — Может быть, у тебя тепловой удар приключился? Нормального мужика в черти рядить, или забыл, как тебя тут по всей камере пинали?
— Я сдох бы, а не сдался. А этого — чуть припугни, и он пошел парашу вылизывать.
— Как бы тебе самому в параше не охладиться, — неожиданно сказал Скрипач.
— Ты, Скрипачок, не больно-то много на себя бери. Как бы самому в дерьмо рожей не ткнуться! — вскочил Румын.
