Когда ситуация на доске приблизилась к очевидной развязке, Гордеев занервничал. Вопреки собственному требованию не нарушать тишину, он начал прохаживаться неровными шагами позади Воскобойникова, напряженно дыша ему в спину. Брусникина не вмешивалась и не издавала ни звука до того момента, когда Воскобойников нажал заветную клавишу „N“, даже журнал, позаимствованный на полке, перелистывала двумя руками.
— Вы давно поняли, что проиграли? — спросил Гордеев.
— Четыре хода назад, — признался Воскобойников.
— Юрий Петрович! — Брусникина хлопнула журналом о колени.
— Что?
— Не можете сидеть — ходите, ради бога, нормально! Равномерно. Сбиваете с ритма полгорода.
— Стоять можно?
— Хоть на голове! Все равно ничего не получается.
Гордеев придвинул кресло к столу и уселся рядом с Воскобойниковым.
— Не получается, Георгий Аркадьевич. — он как будто не слышал реплики коллеги. — мы с вами о чем договаривались? Вы должны победить.
Воскобойников застыл на секунду с ошарашенной улыбкой.
— Победить?! Стоп, стоп, стоп, я чего-то не понимаю. Выносим за скобки чисто технический вопрос: как обыграть эту штуку, которая вздула пару выдающихся шахматистов? Насколько я постиг вашу идею, чтобы почувствовать то же, что Болотников с Мельником, я должен сделать то же, что и они, то есть проиграть?
— Они стремились выиграть, а вы — нет. Пока вы не поставите перед собой сверхзадачи, мы ничего не добьемся, только время потеряем.
Воскобойников озадаченно потер виски.
— Юрий Петрович, черт возьми! — вмешалась Брусникина. — Сколько бы вы Георгия Аркадьевича ни уговаривали, он все равно не выиграет. А и проиграет — не расстроится. Вас же никто не заставляет выйти на ринг против Тайсона и сделать из него котлету?! Хоть вы и умеете боксировать. А время мы уже, так или иначе, потеряли. На что был расчет? Они не смогут спрятать все концы в воду, и мы поймем, что с программой что-то не так. Был шанс? Был! Оправдался? Нет! Уходить нельзя: что о нас подумают?! Нужно посидеть еще полчасика для приличия. А потом найти черную лестницу для прислуги, снять обувь…
Гордеев, ожесточившись лицом, пальнул по ней взглядом:
— Евгения Леонидовна!.. Георгий Аркадьевич, вы читали „Арену“ Шекли? Земляне воюют — ожесточенно, на полное уничтожение — с инопланетной цивилизацией, и тут вмешивается еще одна, значительно более развитая. Разводить враждующие стороны она, видимо, считает бесполезным, выдергивает двух боевых пилотов и устраивает между ними гладиаторский поединок. Без непосредственного контакта, но с применением подручных средств. В итоге человек в последний момент побеждает, и земляне, соответственно, тоже.
— Знаете, чем атеист отличается от верующего, а верующий от религиозного фанатика? — снова вмешалась Брусникина.
— Георгий Аркадьевич, — продолжал гнуть свою линию Гордеев, — это не дурацкая фантастика, вы сами согласились. Мы же не ищем философский камень, или, как теперь модно говорить, магический кристалл. Вспомните, этот компьютер угробил двух человек…
— Атеист, — перебила его Брусникина, — вспоминает о боге в рождество, на пасху, на крестинах и похоронах. Верующий еще во время поста и когда ему чего-нибудь очень нужно. А фанатик думает о боге на работе.
Гордеев махнул на нее рукой:
— Двух человек! Задумайтесь, вдруг это не просто орудие преступления? Топор, даже атомная бомба — объекты. А если эта хреновина — субъект? Только представьте себе, субъект! У нее определенно своя голова на плечах. Пусть ее науськивают люди, как овчарку на зэков, вы что же, не чувствуете ненависти к этой кровожадной твари? Если продолжить аналогию, она явно сорвалась с поводка или с рождения была волком, а не овчаркой.
— Казнить ее на электрическом стуле с жесткой спинкой! — подытожила Брусникина.
Воскобойников только успевал глаза переводить с нее на Гордеева и обратно.
— Георгий Аркадьевич, вы не можете ненавидеть абстрактный образ? Я сяду напротив вас, я буду повторять ходы компьютера на доске, ненавидьте меня! Давайте я вам порву галстук, съезжу по физиономии, только сделайте с собой что-нибудь!
— Видите вопрос на экране? — спросил Воскобойников, — „Сдаетесь? Да/Нет“. Выберите „Да“.
Вторую партию под нервное фырканье Гордеева он проиграл еще быстрее, хотя боролся отчаянно. Гордеев то и дело открывал рот, как будто хотел что-то сказать, но до конца партии так ничего и не сказал, только сопел все громче и неритмичнее.
— Зевнул комбинацию в классической ситуации, — объяснил Воскобойников извиняющимся тоном.
— Не то! — наконец позволил себе высказаться Гордеев. — Чушь. Все чушь, бесполезная возня. Ничего у вас, Георгий Аркадьевич, не выходит. Я просил вас настроиться на борьбу, а вы что делаете? Не нужно напрягаться, нужно жаждать победы. Вы себя уговорили, что вам нечего терять. А вам есть что терять! Мы проваливаем дело, разве вы не чувствуете? Мерзавцы торжествуют. О! Есть! Я придумал. Давайте так, раз они играют по своим правилам, мы тоже будем играть по своим: установим компьютеру лимит времени полчаса, но ему об этом не скажем! Продержитесь тридцать минут — считайте, что выиграли.
Дисплей опять развернули лицом к Воскобойникову. Мораторий на разговоры Гордеев в одностороннем порядке отменил и вернулся к тактике вышагивания у Георгия Аркадьевича за спиной. Дышать, сотрясая всю комнату, Брусникина ему запретила, пригрозив, что немедленно уйдет, и он, чтобы чем-то себя занять, озвучивал хронометраж компьютера: докладывал об истечении у супостата каждой минуты.
— Помолчите, пожалуйста, Юрий Петрович! — вспылил Воскобойников в ответ на заклинание про „еще пять минут!“.
В итоге до условной победы ему не хватило сорока трех секунд.
— Вам мат, гроссмейстер, — констатировала Брусникина. Она давно оставила свои журналы и сидела, прижавшись к Воскобойникову плечом, в надежде, что это поможет прекратить затянувшуюся экзекуцию. с момента, когда они переступили порог офиса Development Comp.Inc. на Звездном бульваре, прошло уже около четырех часов.
— Еще раз, Георгий Аркадьевич! — потребовал Гордеев.
— Хватит! — Брусникина решительно встала. — И так все ясно.
— Нет, еще раз! — повторил Гордеев взбешенно.
Она отшатнулась и поглядела на него с опаской.
— Еще раз, — вынужден был согласиться Воскобойников. Выглядел он изможденным и серым, как будто с утра постарел лет на десять, хотя, возможно, виной всему было искусственное освещение — неживое, с витринным фиолетовым отливом (на улице совсем стемнело и сгустился туман).
— Двадцать минут, — сказал Гордеев.
— А потом пятнадцать, десять, пять? — подала голос Брусникина. — У вас телефон звонит.
— Потом посмотрим! — ответил Гордеев, сцепив зубы. — Слышу, что звонит.
