— Этот человек, другой человек, который не погиб, который потом вышел из номера и которого вы не могли не видеть, он вам угрожал? Обещал сделать вам что-то плохое?
— Не обещал.
— Он с вами говорил?
— Не говорил.
— Вы можете описать, как он выглядел?
— Не могу.
— Почему?
С каждым новым вопросом он отвечал все тише и тише и все ниже и ниже опускал голову, как будто его уличили в чем-то совершенно вопиющем, и теперь он вынужден признаваться. Он, кажется, готов был расплакаться:
— Я не видел другого человека.
— Колпаков! Ты почему здесь?! — на пороге кладовой выросла менеджер Башкова. — Ты почему не работаешь? А, это снова вы? — Только теперь она заметила Женю.
— Мы, собственно, уже закончили. — Женя поднялась и сунула уборщику пакет со вторым блоком «Мальборо» — не выбрасывать же. — Спасибо, Алеша, идите работать.
Колпаков беспомощно косился то на начальницу, то на Женю.
— Можно еще одно слово? — буквально взмолился он.
Башкова демонстративно отвернулась, но из кладовой не вышла. Уборщик наклонился к самому уху Жени и прошептал, щекоча щеку горячим дыханием:
— Я знаю. Этот человек спрятался под кроватью. И я его не увидел.
— Да, конечно. Спасибо, Алеша.
Он бочком, прижимая к груди пакет, протиснулся мимо Башковой, а та, дождавшись, пока он отойдет достаточно далеко, чтобы не услышать, с укоризной покачала головой:
— Я понимаю, что работа у вас такая, но неужели, по-вашему, сумасшедший лучше расскажет о сумасшедших, чем нормальные люди?
— С чего вы взяли, что погибшие были сумасшедшие? — фыркнула Женя. Ее опыт провалился с треском, а теперь еще выслушивать нравоучения менеджера-психолога? Увольте, ради бога.
— О том, что первый летун был псих, уже всякий знает, — фыркнула в ответ Башкова. — Дело закрыто, и никакие подписки о неразглашении больше не действуют, так что и я в курсе, и все, кому это интересно. А насчет второго?..
— Стоп, погодите, пожалуйста. О чем это таком все знают?
— Как это — о чем?
— О чем же?
Башкова покосилась на Женю с опаской, возможно, и в ней подозревая некоторую тронутость умом.
— Ну, о том, что он заранее готовился, и все такое…
— Кто? Болотников?
— Ну да. Тот, который первым выпрыгнул.
— Как готовился?
— Да вы что?! — взорвалась начальница Колпакова. — Смеетесь надо мной?!
— И в мыслях не было!
— Значит, о том, что ваш Болотников заранее запланировал, когда ему умирать, и ходил к Мещерякову выяснять его график, вы не знаете?
— Да кто такой этот ваш Мещеряков?! — потрясенно спросила Женя.
— Водитель того грузовика, который под окнами 645-го стоит каждое утро где-то с без пятнадцати семь до семи.
— И Болотников лично разговаривал с ним о его графике?
— Ну да. Мещерякову, когда милиция его допросила, сказали вначале помалкивать, держать язык за зубами. Но когда дело закрыли и всем объявили, что самоубийство было, никто ведь ему больше ничего не запрещал, он и рассказал вначале сменщику, тот — девчонкам-горничным, ну а теперь все уже знают…
— Так. Я могу поговорить с этим Мещеряковым?
— Да говорите на здоровье, он, наверное, в гараже сидит, байки травит, ждет конца смены.
— А гараж где?
— Пойдемте, я вас отведу. Только подождите тут, пойду пальто накину.
Через двор они прошли к высоким запертым железным воротам. Башкова забарабанила кулаком во врезанную в ворота железную дверку. Ждать пришлось довольно долго и еще раз стучать, но в конце концов какой-то мужичок в промасленной робе им открыл.
— Мещеряков здесь?
— Виталя! — кликнул мужичок в глубь гаража, но Башкова, отстранив его с дороги, повела Женю внутрь и поманила пальцем сидевшего на корточках у стены с газеткой в руках довольно пожилого товарища. Тот поднялся с видимой неохотой, ему Башкова непосредственным начальником не была, но все же подошел.
— Расскажи нам еще раз про шахматиста, который из окна выпрыгнул, — попросила Башкова.
Женя поддержала:
— Да, пожалуйста.
— Ну, девятого утром он ко мне подошел и спросил, значит, который час, — нехотя начал Мещеряков. — Я сразу понял, что он не того, не совсем нормальный. Сказал, что живет в 645-м, что у него перед рассветом бессонница, что каждый день слышит, как примерно в одно и то же время прямо под окно подъезжает машина, только какая машина, ему не видно, потому, что над служебными выходами у нас навесы широкие. Он, мол, по звуку сообразил, что грузовик, и несколько дней гадал: трехтонка или полуторка? Угостил меня сигаретами и спрашивает: мол, что, каждый день минута в минуту приезжаете-отъезжаете? Я и говорю, что график жесткий, но всяко бывает, иногда с разгрузкой задержат… минута, может, две туда-сюда, но в целом почти всегда в графике. Он еще что-то про погоду… что, мол, зима, уныло по жизни как-то, и ушел. А вы что, опять из милиции?
— Нет, я из Шахматной федерации, — ответила Женя. — А четырнадцатого вы не выбились из графика?
— В день, когда он выбросился?
— Да.
— Ну… врать не буду, наверняка не знаю. Меня и в милиции об этом спрашивали. Но я, как назло, на часы тогда и не смотрел. В прачечную приехал вовремя, так что, видать, не выбился, но опять же минута-две туда-сюда…
— Спасибо. — Женя развернулась и, не прощаясь с Башковой, пошагала к выходу. Все! Все, что нажито тяжким, непосильным трудом… все пропало…
Мещеряков за спиной буркнул что-то в адрес Шахматной федерации: дескать, развелось чиновников, а великие спортсмены все изошли на дерьмо. Женя не стала с ним спорить. Может, он и прав, в конце концов? Выбравшись из гаража, она сразу же позвонила Гордееву:
— Радуйтесь, Болотников спрыгнул сам, и тому есть доказательства. Моя версия лопнула с треском. Готовы обнародовать свою?
— Конечно, готов. — По голосу было слышно, что адвокат ужасно доволен. — Стройте Воскобойникова, трубите общий сбор. Уже мчусь делиться истиной.
8
К приходу Гордеева все уже собрались. Брусникина сидела как в воду опущенная. Гордееву даже стало ее жаль. Но любое выражение сочувствия она сейчас точно восприняла бы как утонченное издевательство, потому он не стал и пытаться его выражать. Воскобойников, сидя не на столе, а за столом (хоть фотографируй это аномальное явление), что-то писал, но тут же отложил бумаги.
— Савелий Ильич, — юбилейным голосом возвестил Гордеев, — где там ваша заветная бумажечка с десятью фактами?
