Он сидел в офисе «Глории», когда позвонила Брусникина. Сева Голованов только начал рассказывать:
— …Наряд милиции, который его обнаружил и вызвал «скорую», был там примерно в половине пятого утра. Керубино лежал в пижаме и махровом халате на плитах у самой воды, ну, в смысле у края льда. Его дом там во втором ряду стоит, не прямо окнами на Москву-реку, и этот псих, получается, среди ночи поплелся в тапочках даже не во двор, а фиг знает куда. То ли он хотел реку по льду перейти, то ли топиться шел, да забыл, что лед стоит…
Гордеев извинился и ответил на звонок.
— Можно прямо сейчас поговорить с Колпаковым, — сообщила Брусникина. — Я еду в гостиницу. Присоединитесь?
Черт! Конечно же, в самый неподходящий момент! Как не хотелось сейчас разрываться между двумя делами!
А с другой стороны, и на одном Рубинове зацикливаться нельзя. так и не понятно ведь, что имел в виду «улыбчивый».
— Давайте через полчаса, хорошо?
— Хорошо, жду вас у главного входа.
До «Хилтона» от «Глории» ходьбы было минут пять, но Юрий Петрович хотел закончить с Севой.
— Где и кто его бил, не выяснено?
— Ни в квартире, ни во дворе крови нет. Обнаружили только то, что с него натекло, пока лежал. Следов борьбы так называемых тоже нет. Но там обледенелые бетонные плиты, на них много не наследишь. Свидетелей нет. Слушай, а ему в Склифе охрана не нужна, его там не достанут?
— Если бы я знал, кто его достает, я бы знал, нужна ли охрана.
10
— Что вы все привязались к дурачку, какой с него спрос, если он инвалид, умалишенный? Что он вам рассказать может? — возмутилась Галина Башкова, менеджер «Хилтона» по работе с техническим персоналом. — Мне он одно говорил, милиции — другое, вам — третье. У него память как дуршлаг.
— В каком смысле — дурачку? — не поняла Брусникина.
— в прямом. Он же олигофрен, не в курсе, что ли?
— Олигофрен?
— Ну, недоразвитый. Нет, он не буйный, разговаривает нормально, школу закончил специальную. Но — чистый ребенок.
— Как же он работает, если ничего не помнит? — поинтересовался Гордеев, досадуя про себя: что за невезение? Только еще одного психа сейчас и не хватало!..
— А я и не говорила, что он ничего не помнит, — возразила Башкова, поглядывая на часы: ее рабочий день, очевидно, заканчивался. Но не сослалась на занятость, не выпроводила надоедливых визитеров, взялась защищать подчиненного и защищала уже последовательно. — Я просила, чтобы вы его понапрасну не дергали. А память у него просто короткая, и соображает он очень медленно. Если ему долго объяснять и несколько раз, он запоминает. График работы, когда какую территорию убирать, он, например, не сразу, но запомнил. Работает очень старательно, никогда ни на что не отвлекается, как другие, поэтому его этажи всегда чистые, я им довольна. Техники, правда, Алексей боялся первое время: пылесос боялся включать, полотер, да и постояльцев дичится. А когда этот шахматист выпрыгнул — угораздило же его дверь в коридор не закрыть, а Колпаков рядом оказался — он испугался ужасно. Как ребенок. Прибежал ко мне и плакал тут, пока милиция не приехала. Я все допытывалась, что случилось, а он двух слов не мог сказать: "…там, он, окно, он, там, вниз». Заладил одно и то же, я ему хотела валерьянки накапать, а потом подумала: не знаю, можно ли им, недоразвитым, валерьянку, он пил какие-то таблетки, я видела, но какие? Позвала нашего врача, он его кое-как успокоил. Потом я дала ему два дня выходных, чтобы пришел в себя.
— И как он сейчас? Думаете, все уже забыл?
— Не знаю, специально не спрашивала, но на шестой этаж я его больше не ставлю, чтобы лишний раз не беспокоить. Мне наш врач сказал, что идиоты очень беззащитные, если с ними ласково, они хорошо работают, но могут вдруг ни с того ни с сего стать агрессивными.
Так и не взглянув на их документы, Башкова объяснила, где найти Колпакова.
Уборщик мыл лестницу между вторым и третьим этажом. Что-то мыча себе под нос, он самозабвенно скоблил перила. Довольно высокий, хорошо сложенный парень, на вид лет двадцати пяти, белобрысый, с крупными веснушками. Он был так увлечен своим занятием, что пару минут просто не замечал стоявших в двух шагах от него Брусникину и Гордеева. Только удостоверившись, что на пластиковой поверхности нет ни одного пятнышка, он поднял голову и сразу же бросился убирать с прохода свою тележку с ведрами и швабрами:
— Проходите. Я… я не заметил.
Тупая невыразительная улыбка, широко открытые детские глаза, в которых неуверенность соседствовала с горячим желанием угодить.
— А мы, собственно, к вам, Алексей, — сказал Гордеев. — Вы можете нам рассказать, как Мельник выбросился из окна?
Колпаков беззвучно зашевелил губами, зажал себе рот рукой и испуганно затряс головой.
— Не-ет, — выдавил сквозь пальцы. — Нельзя.
— Но почему?
— Нельзя.
— Вам кто-то запретил? — допытывался Гордеев. — Ваша начальница, да? Ваша здешняя начальница?
Колпаков снова отрицательно покачал головой.
— Милиция?
— Угу, — выдохнул уборщик. — Он сказал, нельзя.
— Что, вообще никому нельзя? — улыбнулась Брусникина.
Этот вопрос явно поставил Колпакова в тупик.
— Милиции же можно, следователю можно, правда? — Брусникина уговаривала мягко, медленно, давая возможность Колпакову успевать следить за логикой. — И нам можно.
— Вы — следователь? — расплылся в улыбке уборщик. — У вас есть «Мальборо»? У того следователя мне можно было курить сколько хочешь, и он отдал мне почти полную пачку.
— Нет. Но мы вам в другой раз обязательно принесем.
— Не забудете?
— Нет, не забудем.
— Хорошо. Я с вами буду разговаривать. — Он поднялся на площадку, достал из кармана мятую пачку «Примы» и присел на корточки возле урны. Закурил и замер, уставившись Брусникиной в рот, ожидая вопросов.
— Просто расскажите нам, что вы делали тогда, что увидели, все, что вспомните.
Слово «вспомните» очевидно, употреблять в его присутствии не стоило, поскольку он вдруг как-то напрягся, наморщил лоб, чуть ли не мышечным усилием выдавливая на поверхность требуемую информацию, даже вспотел, но так ничего из себя и не выдавил.
— Было утро, так? — подсказала Брусникина. — Вы работали на шестом этаже…
— Ага! — обрадовался он. — Я пылесосил ковер на шестом этаже. Да?
— Да, конечно, вы все правильно рассказываете.
— Я пылесосил ковер. Ковер был грязный. По нему тогда вчера ходили много людей. На улице был снег. Они ходили вначале по снегу, потом по ковру. Он был грязный, я его пылесосил. Я хорошо работаю. Я умею хорошо пылесосить. У меня бесшумный пылесос. Он не мешает постояльцам. Галина Ивановна говорит, я умею пылесосить лучше всех. Она говорит, я должен гордиться своей работой, потому что я ее хорошо делаю. Она дала мне одну премию. Десять долларов. Я купил себе «Мальборо», а потом спал с хорошей девочкой…
