Но самое любопытное, что с ходу не смог не отметить для себя Гордеев, этот Минаев, находясь в узилище, да ко всему прочему далеко не самому лучшему из существующих в России, похоже, как-то не очень трагически, что ли, отреагировал на столь резкое и неожиданное изменение в собственной судьбе. Если он и думал о чем-то, то, похоже, о проблемах, весьма далеких от Бутырок. И эта заметная внутренняя сосредоточенность, особое спокойствие, которые отличают людей серьезных и вдумчивых, также понравились Юрию Петровичу.
Алексей Евдокимович в сопровождении контролера вошел в комнату для свиданий, как и положено, с руками за спиной. Но во всей фигуре его, посадке головы, в выражении глаз не было той униженности или испуга, которые накладывает сам факт пребывания человека в тюрьме. Вошел, как показалось, самоуглубленный, занятой человек. Внимательно оглядел Гордеева и поздоровался кивком головы.
— Вы свободны, — сказал Юрий Петрович конвоиру и, когда тот вышел, повернулся к Минаеву: — Садитесь, Алексей Евдокимович. Я ваш адвокат, меня зовут…
— Я, кажется, вас знаю, — кивнул Минаев. — Мне о вас как-то говорил Женя Елисеев, вы вместе учились, верно?
— Верно. А что, разговор этот был с чем-то связан или случайный?
— Вы знаете, Юрий Петрович… Я правильно вас называю?
— Абсолютно.
— У меня практически не бывает времени для разговоров вообще. Разве что сейчас вот, когда… — Он с непонятной усмешкой окинул стены. — Когда оно так неожиданно и некстати появилось. Дело в том, что я некоторым образом предвидел — разумеется, не этот вариант, но нечто, возможно, похожее. И попросил Евгения, на всякий случай, присмотреть здесь у вас, в столице, приличного адвоката. Не записного оратора, больше работающего на публику, вроде… а, да вы и сами их знаете! Нет, я хотел бы иметь своим адвокатом человека, который захочет действительно разобраться во всех хитросплетениях нашей экономической политики, насквозь пронизанной метастазами криминала. Извините, может быть…
— Ради бога, я прекрасно вас понимаю. Но парадокс сложившейся вокруг вашей личности ситуации, на мой взгляд, заключается в том, что, как бы значительны ни были причины, по которым вас упрятали сюда, сами действия в отношении вас являются незаконными. Я исхожу из того немногого пока, что мне удалось выяснить на протяжении сегодняшнего утра. И потому мы не будем вдаваться в подробности, скажем так, высокой экономической политики, а займемся конкретикой, спустимся на землю.
— Согласен. И еще вопрос, Юрий Петрович. Елисеев все сделал верно? Договор там, или как это у вас называется? Аванс и прочее?
— Не волнуйтесь, все сделано по закону. Он имеет доверенность, выданную ему вами, и все эти проблемы мы решили у нас в консультации сегодня же утром. Поэтому, если у вас нет ко мне дополнительных вопросов и пожеланий, давайте не будем терять времени. Кстати, извините за… — Гордеев приложил ладонь к груди. — Как вы тут… чуть не сказал — устроены?
Минаев усмехнулся:
— Я где-то читал, что обычно люди, попадающие в ситуации, подобные моей, могут сломаться. Возможно. Но я понял уже, что ко мне это не относится. Когда есть о чем думать и какие проблемы решать — для себя, — пока внутренне, так сказать, — никакой трагедии я вокруг не наблюдаю. Люди разные, а если к обстоятельствам относиться спокойно и без претензий, жить можно везде.
— Вполне философский вывод, — слегка улыбнулся Гордеев.
— Вот именно. Так что вас интересует в первую очередь?
— Хорошо. Ваши отношения с Игорем Платоновичем Журавлевым?
— Вполне доверительные. Дружеские — говорю это без сомнения. Работаем рука об руку. Но поскольку вопрос поставлен именно в такой плоскости, полагаю, у вас есть основания думать иначе? Вероятно, вы связываете его с дядей, Владимиром Яковлевичем? Я размышлял на эту тему. Нет, вряд ли. Да и зачем бы Игорю ставить под большой вопрос, рисковать собственными, прямо скажу, блистательными перспективами?
— Что вы имеете в виду?
— Ну… Я всерьез намерен занять губернаторский пост. У меня есть к этому все основания и большое желание применить силы на новом поприще. А Игорь? Он же становится в этом случае гендиректором уникальнейшего в стране предприятия! На нас же, по существу, целая отрасль держится.
— А встреча с депутатом не вызвала у вас никаких сомнений? Не возникло неожиданных вопросов по части некоторых нестыковок? Простите, я исхожу всего лишь из того, что мне рассказал Женя. Вероятно, имеются и какие-то иные нюансы, о которых мне неизвестно, тем не менее Женин эмоциональный рассказ…
— Евгений, в общем, в курсе наших проблем. Правда, его иной раз заносит. И крепко. Но… Однажды мы с ним уже имели беседу на данную тему, и он поклялся мне, что его пристрастие, назовем это так, ни в коей мере не отразится на его деятельности. И до сих пор у меня не было повода усомниться в нем.
— А что вы имеете в виду? Простите, я не в курсе.
— Ну, раз так, тогда это, очень прошу вас, сугубо между нами, да? — Минаев строго посмотрел на Гордеева и опять стал похож на заносчивого «ботаника». Юрий Петрович утвердительно качнул головой. — У Жени в прошлом случались срывы. Он неравнодушен… к наркотикам. Нет, это не та стадия болезни, которая уже не лечится, однако я пару раз замечал… И сделал серьезное внушение. Даже помог с хорошим специалистом в этой области. Евгений прошел курс терапии, но… Хотя пока, как говорится, Бог миловал, однако мы-то знаем, что ничего нет на свете абсолютно излечимого. Сменись обстоятельства, явись стрессовая ситуация — и нате вам!
— Скажите-е! — протянул Гордеев. — А я, честное слово, не знал об этом. Да, впрочем, и откуда? В нашей молодости это дело было как-то даже не принято, а потом… Может быть. Хотя мне показалось, что его возбуждение, когда он среди ночи примчался ко мне, было вполне искренним. Мы даже выпили с ним. Давно не виделись.
— И очень хорошо. Тогда будем считать, что нашего разговора на эту тему и не было.
— Напротив, Алексей Евдокимович. Откуда же тогда в вашем кармане появились чеки с наркотой? Поверьте, я еще никого не подозреваю, просто хочу разобраться. При каких обстоятельствах их достал милиционер из вашего кармана? Где они были? Брали ли вы их в руки?
— Ну что в руки брал — это точно. Когда меня совершенно неожиданно начали обыскивать в ресторане, выворачивать наружу карманы — пиджака, брюк… Унизительная процедура, доложу вам. Так вот, что там у меня было? Носовой платок, ключи, документы, авторучка «паркер» с золотым пером — дань прошлому… Теперь же все больше компьютерные распечатки. Ну еще какая-то мелочь. Да, портмоне. И тут совершенно неожиданно, между прочим, среди этих предметов, вываленных на стол, оказались такие маленькие целлофановые пакетики с чем-то белым. Три или четыре, не помню. Он, тот милиционер, хотя он и был в камуфляжной форме, но явный милиционер по манере вести разговор… Такой, знаете ли, самодовольный, безапелляционный, небрежный и… неуважительный, — так он сразу уперся в эти пакетики пальцем и буквально заорал: «Это что?» Ну я, естественно, взял со стола очки — он их тоже велел положить рядом со всеми остальными предметами, — надел, а милиционер снова: «Достаньте! Что это?» Я взял, посмотрел и положил обратно. Ответил, что не знаю.
