— Ну-у… тот, к которому муж ревновал. Понимая юморок Вероники, Ирина Генриховна невесело усмехнулась.
— Хороший, наверное. Да только я этого не знаю.
— А муженек твой?
Короткий вздох Турецкой и понимающий кивок головой Вероники.
— Понимаю, цены нет мужику. Долго хоть прожили вместе?
— Всю жизнь.
— Хорошо сказано, — с нескрываемой завистью вздохнула Вероника. — И дети, поди, есть?
— Дочь. Шестнадцатый…
— А у меня сын. Правда, только-только в школу пошел.
И столько нежности было в этих словах, что Ирина Генриховна посчитала кощунством расспрашивать о чем-то Веронику. Тем более, она и без того знала, что за несчастье накрыло эту семью. Впрочем, тот оверкиль, который случился в семье Чижовых, можно было предугадать задолго до окончательного распада семьи, будь у Вероники более прагматичная натура. Видимо не в отца пошла доченька, который быстренько соориентировался не только в политической, но и в экономической обстановке России первой половины девяностых годов и прибрал к ручонкам все, что можно было прибрать. И естественно, что зятек, подобный Артуру Чижову, был для него в ту пору просто находкой. И еще… судя по всему, Вероника любила своего Артура, и этим сказано все.
Так что, лезть в ее душу с расспросами, было бы непростительной глупостью, надо было дождаться того момента, когда Вероника раскроется сама. А то, что она раскроется, причем, очень скоро, в этом Ирина Генриховна даже не сомневалась. Не надо было заканчивать специализированные курсы, которые давали право работать криминалистом-психологом, чтобы догадаться, что творится в душе этой не молодой женщины. И несчастье ее было в том, что всю свою боль она держала в себе, видимо, опасаясь вынести ее на суд друзей, родных и близких знакомых, которые порою бывают настолько жестоки, завистливы, и невежественны, что со стороны может показаться, будто не близкий им человек выплеснул в сердцах свою боль, а судят они врага, которого надо не просто сломать, а добить, круша; при этом кости.
— Ну что, может пару граммов жира сбросим? — предложила Ирина Генриховна, поднимаясь с кресла.
— Можно, — согласилась с ней Вероника и засмеялась белозубо. — Что бы всех мужиков охомутать сразу:
— Сдались бы они, дурошлепы!
— А вот тут ты не права, подруга, — попыталась развить свою мысль Вероника, видимо, проникнувшись к ней, как к старой, доброй подруге, перед которой даже свою изнанку вывернуть не очень-то боязно. — Охомутать их, козлов, а потом бросить, чтобы знали, каково нам, бабам, приходится.
— То есть, дать-то дадим, а насчет женитьбы — это уж хренушки. — хмыкнула Ирина Генриховна, мысленно представив при этом, как бы отреагировал на это ее Турецкий. Надо думать, удавил бы на месте. И в то же время, при его интеллигентности… Впрочем, чего мозги дурью забивать, ежели и без того жизнь разваливается?
А Вероника уже закатывалась радостным смехом от подобной перспективы наказать всех козлов-мужиков огулом. Вот бабенок бы только подбить на это.
Пообещать всем мужикам жениться, и когда они, разомлевшие от счастья и собственной значимости, что забрались в твою постель, уже видят себя рядом с женой-красавицей, заявить, сбрасывая простынку: «А теперь все, голубок, побаловались малость и будя». И никаких-таких женитьб и мендельсонов.
«М-да, ситуация», — не сдержалась, чтобы не хмыкнуть Ирина Генриховна, мысленно переводя весь этот цирк на Артура Валентиновича Чижова. А ведь с ним, голубчиком, именно так и поступили. Правда, сделала это не Вероника, а довольно умненькая девчушка Таня Савельева, которую можно было охарактеризовать, как говаривали в годы Советской власти: «Комсомолка, спортсменка, красавица, да и вообще отличница».
Хотелось бы, правда, знать, кого именно винил муж Вероники, когда Татьяна ударила его сапожком под самое, под дыхало. Себя, идиота, решившего, что и его времечко наконец-то настало, когда уже не оглядываясь на своего всесильного тестя можно будет не только машину поменять на более престижную иномарку, но заодно с ней и жену сменить? Более удачливого молодого соперника или все-таки Татьяну? И уже ответ на этот вопрос…
«А если даже и Стаса? — задалась вопросом Ирина Генриховна. — Что с того? Не станет же он, Артур Валентинович Чижов, уже определившийся в этой жизни коммерсант, пройдоха и бизнесмен, опускаться до того, чтобы убрать парня?
Она пыталась понять логику поведения уже состоявшегося мужика, нежданно-негаданно брошенного девчонкой, а перед глазами стоял ЕЕ ТУРЕЦКИЙ, который тоже посчитал, что его не просто предали в самый трудный для него час, а растоптали, уничтожили морально и физически, как выползшего на асфальт дождевого червя, который годен-то только на то, чтобы консультировать в своей прокуратуре еще писающихся в штанишки следаков да ужин разогревать в ожидании жены.
И тут же оборвала себя, мысленно обозвав «дурой». К чему это она? Но главное, зачем? К тому же, Чижов, каким бы дерьмом он ни был, сразу же подкатил к своей Татьяне, как только узнал, что она осталась одна. Возможно, даже переступил через свою гордыню, наступив при этом на горло своему собственному Я.
А ее Турецкий?…
Она вдруг почувствовала, как горькая, почти детская обида заполняет ее душу, и если до этого момента Артур Чижов представлялся ей только в черных красках, умело набросанных на холст, то теперь… По крайней мере, он продолжал бороться за свою любовь, что действительно любил Татьяну, а ее Турецкий, этот надутый индюк, для которого на первом месте всегда было его собственное Я, он даже не попытался разобраться с Плетневым, разобраться чисто по-мужски, а вместо этого собрал свой «командировочный» чемоданчик…
«Трус! Трус, трус и еще раз — трус! Дурак и трус!»
Она уже была готова разреветься от собственной жалости к себе, несчастной, однако надо было держать марку светской львицы, и она, проглотив невыплаканные слезы, заставила себя вернуться к действительности. Тронула ладошкой Веронику, которая, видимо, прочувствовала внутреннее состояние Турецкой, и мягко улыбнувшись, произнесла:
— Ну что, ударим по российскому бездорожью на велосипедах? Говорят, помогает.
— Это уж точно, помогает, — кривой, вымученной улыбкой усмехнулась Вероника, направляясь к тренажеру. — Особенно когда километров пять дашь, и чтобы эти самые километры шли в гору, на подъем… В общем, чего мне тебе рассказывать, сама узнаешь.
После «велосипеда» они долго плескались под горячими струями в душевой, смывая с себя пот и пыль тренажерного зала, затем пили в баре удивительно заваренный чай на травках, который располагал к задушевной беседе, однако Ирина Генриховна решила не «суетиться под клиентом», дабы не настораживать слишком уж назойливыми вопросами Веронику.
Расставались, довольные друг другом.
— Может, и завтра на пару покрутим педали? — предложила Вероника уже на выходе из клуба.
— С удовольствием!
