— А что именно, Сан Борисыч?
— Я просил его принести сюда мой пистолет. Он обещал, но… как всегда…
— Зачем? — Сева уже изумился, но вдруг поймал себя на мысли, что Турецкий не так уж и не прав. — То есть, извини, у тебя есть опасения? — Он вспомнил, что не видел охранника в коридоре, хотя знал, что тот должен быть на месте.
— Я еще не знаю. Но… интуиция, понимаешь? — извиняющимся тоном объяснил Турецкий.
— Ну, про интуицию ты мне можешь не рассказывать. Я знаю, что это такое. Слушай, Сан Борисыч, а такой вариант тебя не устроит? Я тебе сейчас свой ствол оставлю, а твой потом заберу. Ну а совсем уже потом — обменяемся? — Он улыбнулся.
— Буду признателен…
Сева вытащил из наплечной кобуры свой «макаров» и протянул Александру Борисовичу. Тот взял, посмотрел, улыбнулся и… сунул под матрац. И оба рассмеялись, как настоящие заговорщики. А Голованов при этом подумал, что ни о каком порядке все равно говорить не приходится. Ну вот, прошел он совершенно спокойно через проходную, так его даже и не проверили на наличие оружия. А если это сделает преступник? Где гарантия безопасности? Да никакой, треп один пустой.
Уходя, Сева сказал, вернувшись к вопросу о Датоеве, что он завтра же, когда Поремский доставит к нему, как они сегодня уже договорились, материалы следствия по рейдерскому делу, передаст чеченца Яковлеву, в МУР и, пока этого сукиного сына не отправили туда, где его ждут не дождутся, то есть на родину, попросит ребят хорошенько с ним поработать. Для Володи, сказал Сева, это очень важно, так как открывает новую страницу в деле рейдеров. Уж кому, как не Турецкому, и знать-то было об этом…
Упомянув о связи с «живым миром», Александр Борисович подмигнул Севе и показал место, где вынужден прятать от Ирины мобильник, который не без ухищрений доставил к нему Володька Поремский, — все под тем же матрацем. Снова посмеялись, а Сева, зная уже, что пройти сюда труда не составляет, предложил хоть завтра же прислать еще пару трубок — из тех, чьи номера «не читаются». Турецкий не возражал, хотя попытался уверить, что и сам здесь долго не задержится. Сева ободряюще кивал, однако прекрасно видел, что Турецкий, конечно, бодрится, выдает желаемое за действительное, желая услышать подтверждение от постороннего человека. Опять же и интуицию напрочь отбрасывать тоже нельзя. Но, в общем, и это неплохо, главное, что у Сан Борисыча самого имеется твердая уверенность…
Выйдя в коридор, Сева не составил себе труда, дошел до середины его, где за столиком, возле открытой двери в бокс, заставленный стеклянными шкафами и всякими медицинскими приборами, сидела дежурная медсестра — женщина средних лет, не обратившая на посетителя ни малейшего внимания. То ли она размышляла, как говорится, о своем, о девичьем, то ли просто подремывала над раскрытой книжкой — наверняка про страстную любовь, если судить по ее растрепанным, зачитанным страницам. Голованов осторожно кашлянул, чтобы не испугать «сторожиху», но та все равно вздрогнула и уставилась на Севу непонимающим взглядом.
— Охранник-то все-таки есть? — негромко и мягко спросил он.
— А? Ах, этот?… Ага… поесть, наверно, пошел… А чего?
— Да вот уже больше получаса — не долго ли? Кто за этим следит?
— А чего?… А ты — кто? — В голосе появились стандартные, «рабочие» нотки.
Сева, как чекисты в кино, резко сунул ей под нос свои ярко-красные корочки с выбитым золотом распластанным двуглавым орлом. Движением пальцев раскрыл и показал бледный трехцветный фон российского флага, на котором самым заметным пятном была его фотография в форме с погонами майора и огромная гербовая печать. А текст после этого кто ж станет читать?
Тетка часто заморгала. Открыла рот. Потом закрыла и уставилась преданными глазами в ожидании указаний.
И Сева велел ей немедленно восстановить должный порядок, а также предупредить охранника, что в случае повторного нарушения несения службы он может быть строго наказан. Тон Голованова, его внушительная внешность, вкупе с фотографией, а главное, печатью убедили дежурную, что он имеет право приказывать. Пусть теперь благодарит Бога, что он не приказал ей еще и доложить об исполнении.
Спускаясь по лестнице на первый этаж, Голованов размышлял на тему о том, как прав был выдающийся отечественный писатель и историк Карамзин, сетовавший на то, что строгость законов российских компенсируется, кажется так, их неисполнением. Давно банальная истина, а как свежа всякий раз, когда с ней сталкиваешься! Но это, к сожалению, не его, Севино, дело, не он устанавливал пост, не ему и глотку рвать. Пусть Меркулов сам порядок наводит, раз уж взялся, черт побери! А то слишком много в последнее время болтовни. И советчиков, которые готовы с легкостью переложить свои дела на чужие плечи и потом обижаться, что, оказывается, их не так поняли.
Наверняка Константину Дмитриевичу в этот момент икалось…
Вот так, словно бы и нечаянно «заводя» себя, Голованов сошел на первый этаж и… носом к носу столкнулся с Антоном Плетневым, стоящим в ожидании лифта. Вот уж кого предполагал меньше всего здесь увидеть!
— Привет! К Александру Борисовичу?
— Ага. А ты что, от него?… Ну как он? В смысле, контактен?
— Странный вопрос, — удивился Голованов. — Вполне нормальный вид… А ты чего у нас не появляешься? Или проблем нет?
— Нет, ну почему, проблем хватает… — Плетнев мялся, чувствуя себя словно бы не в своей тарелке. — Просто я до сих пор ни разу еще не был у Александра Борисовича, вот теперь иду… — Он усмехнулся. — Извиняться… Вот так…
— А с какого, извини, хрена? Чего еще натворил? И вообще, где ты обретаешься?
— Ну, во-первых, я ничего нового не натворил, тут ты, Всеволод Михайлович, можешь не сомневаться. Просто я на них на всех… на прокуроров… большой зуб имел… На Меркулова, на Александра Борисовича. За «психушку», куда с их легкой руки меня упрятали. Два года — это срок…
— Да знаю я эту твою историю, — поморщился Голованов. — Ну и что, теперь каждый день будешь прошлое ворошить? А работать кто станет? Мы, между прочим, за ни-хрена-неделанье денег обычно не платим. Или ты богатый? Тебе жрать каждый день не надо? И сына кормить? Или тут уже все в порядке?
Сева с трудом сдержал себя, чтобы не высказать того, что он думает об этом ловком нахлебнике мадам Турецкой. Пока ее муж в госпитале… Голованов имел все основания для фактического подтверждения такой своей точки зрения, ибо сам пережил почти подобную историю. Посмотрел на Антона и понял, что, кажется, достал-таки его. Вон как у него сразу крылья носа задвигались! Но ответил Плетнев сдержанно:
— Я вижу справедливость твоих слов, Всеволод Михайлович, и понимаю тебя. Но…
Открылась кабина подошедшего лифта, и из него вышли трое. Плетневу с Головановым, стоявшим у них на дороге, пришлось посторониться, извинившись при этом.
— Есть возражения? Говори, я слушаю, — сказал Голованов.
— Я и сам ощущаю свое какое-то странное положение… Вроде бы принят в «Глорию», а выполняю поручения Константина Дмитриевича… Но я не могу ему сказать «нет», поскольку он же и устроил меня к вам. И выполняю его поручения, извини, я повторяюсь…
