– Посмотри-ка туда. – Пилот указал в иллюминатор на дно.
Уэббер нагнулся к своему иллюминатору и задержал дыхание, чтобы стекло не запотело.
– Ничего не вижу, – сказал он.
– Внизу. Панцири креветок. Тьма-тьмущая. Песка из-за них не видно.
– Ну и что? Ты думаешь, эти твари едят друг друга?
– Ну, не знаю. Ничего похожего не видел. Думаю, едят, но чтобы еще при этом снимать панцирь... Может, кто-то из глубоководных акул, шестижаберная или пряморотая. Только будут ли они терять время, чтобы ободрать креветку перед тем, как съесть? Глупость какая-то.
– А не может она есть их целиком, а панцири выплевывать? Отрыгивать?
– У акулы желудочный сок как аккумуляторная кислота. Ничего бы не осталось.
– Тогда не понимаю, – удивился Уэббер.
– Я тоже, но кто-то, черт побери, съел тысячи креветок, содрав панцири. Давай-ка еще посмотрим.
Пилот развернул аппарат и двинулся по следу из панцирей. Скользя в нескольких футах над дном, он направил прожекторы вниз.
Батискаф медленно продвигался, делая не более двухсот футов в минуту, и спустя некоторое время монотонное жужжание мотора и неизменно пустынный пейзаж стали гипнотизировать. Уэббер почувствовал, что его взгляд начинает туманиться, и потряс головой:
– Что мы ищем? – спросил он.
– Не знаю, но думаю, как обычно в таких случаях, – некий ключ, который приведет к чему-то, чего не могла создать природа. Какую-нибудь прямую линию... или правильный круг... Что-то симметричное. В природе чертовски мало симметричного.
И всего лишь через несколько секунд Уэбберу показалось, будто на границе светового круга он заметил что-то странное.
– Вон там, – сказал он. – Не совсем симметрично, но и естественным не выглядит.
Пилот повернул аппарат, и, когда свет скользнул по дну, на ковре из рыхлого ила возникла груда искореженного черного металла. Форму ее невозможно было распознать: некоторые части, видимо, раздавлены, другие – разорваны и скручены.
– Похоже на кучу хлама, – уточнил Уэббер.
– Ну да, но какого? Что это было?
Пилот передал свое положение на второй батискаф, а потом опустился: днище аппарата легло на ил.
Металлическая груда простиралась в стороны слишком далеко, и прожекторы не могли осветить ее полностью. Пилот сфокусировал все десять тысяч ватт на одном ее конце и начал перемещать луч фут за футом, изучая каждую новую часть и, словно при сборке картинки-загадки, пытаясь совместить их, чтобы получилось объяснимое целое.
Уэббер не предлагал помощь, зная, что не в состоянии сделать что-либо полезное. Он фотограф, а не инженер. По его представлениям, эта куча стали с равным успехом могла оказаться локомотивом, колесным пароходом или самолетом.
Пока Дэвид ждал, он почувствовал страх перед возвращением. Они находились в этой штуке уже пять часов; по крайней мере еще три часа потребуется, чтобы вернуться на поверхность. Он замерз, проголодался и хотел отлить; а больше всего ему необходимо было двигаться, делать что-то. И убраться отсюда к черту.
– Давай забудем про все это, – предложил он, – и всплывем.
Перед тем как ответить, пилот выдержал долгую паузу. Наконец он повернулся к Уэбберу и сказал:
– Надеюсь, у тебя осталось достаточно пленки.
– Зачем?
– А просто мы нашли кое-что денежное.
6
Пилот вызвал второй батискаф и поставил его в пятидесяти ярдах от себя, за устланным обломками местом. Четыре прожектора выдавали вместе двадцать тысяч ватт, и они могли видеть участок почти целиком.
– Ну? – ухмыльнулся пилот.
– Что ну?
– Ну, что это?
– Откуда мне знать, черт побери? – отрезал Уэббер. – Послушай, я замерз, устал и хочу выпрямиться. Сделай одолжение, прекрати...
– Это подводная лодка.
– Точно? – Уэббер приник к иллюминатору. – С чего ты решил?
– Смотри, – показал пилот. – Руль глубины. И вот, это должна быть труба шнорхеля
[3]
.
– Ты думаешь, атомная?
– Нет, не думаю. И даже уверен, что нет. Похоже, она стальная. Смотри, как окисляется – очень медленно, ведь на глубине почти нет кислорода, но все же окисляется. К тому же она невелика, и кабели дерьмовые, древние. Кажется, мы имеем дело со Второй мировой войной.
– Второй мировой?
– Ага. Но попробуем подойти поближе. Пилот что-то сказал в микрофон, и по команде батискафы почти незаметно поползли навстречу друг другу, приподнявшись над грунтом лишь настолько, чтобы не цеплять ил.
Осталось восемьдесят шесть кадров, и Уэбберу пришлось снимать экономно. Он пытался представить, как выглядела эта груда обломков до катастрофы, но разрушение было настолько полным, что он не понимал, каким образом кто-то может узнать в этом отдельные части корабля.
– Где мы? – спросил он.
– По-моему, над кормой, – ответил пилот. – Лодка лежит на левом борту. Эти трубы, должно быть, кормовые торпедные аппараты.
Они миновали одно из палубных орудий, и, поскольку оно действительно на что-то походило, Уэббер истратил пару кадров.
Подойдя к зияющей ране в борту корабля, они увидели на иле в нескольких футах от пробоины пару туфель, как будто ждущих, когда их снова наденут на ноги.
– Где парень, который их носил? – заинтересовался Уэббер, снимая туфли в разных ракурсах. – Где тело?
– Должно быть, съели черви, – произнес пилот. – И еще крабы.
– Кости и все остальное? Черви едят кости?
– Нет, но море ест. Глубина и холодная соленая вода растворяют кости... Химия. Море ищет кальций. Раньше я хотел, чтобы меня похоронили в море, но теперь – нет. Мне не нравится идея стать ленчем для этой погани.
Приблизившись к носу подлодки, они увидели еще несколько распознаваемых предметов: котлы из камбуза, раму от койки, радио. Уэббер все сфотографировал. Он наводил одну из камер, когда на границе поля зрения заметил нечто похожее на букву алфавита, выписанную на стальной плите.
– Что это? – спросил он.
Пилот развернул батискаф и медленно двинулся вперед. Глядя в иллюминатор, он вдруг бросил:
– Есть! Мы опознали ее.
– Правда?
– Во всяком случае, принадлежность. Это U на обшивке боевой рубки. U-boot
[4]
.
