Связь оборвалась.
Турецкий тут же набрал номер жены. Она ответила после нескольких гудков.
— Да, Саша.
— Где он? — рявкнул в трубку Турецкий.
— Кто? Ваш новый сотрудник?
— Да.
— Он уже ушел. Ты что-то забыл ему сказать?
— Да… Нет… Не важно. — Александр Борисович сглотнул слюну. — Васька спит?
— Да. А почему у тебя такой взволнованный голос? Где ты сейчас?
— Да тут… одно дело.
— Понятно. Все возвращается на круги своя. Скоро вернешься?
— Часа через два. Ладно, Ириш, мне пора. Запри дверь поплотнее и никого не впускай.
— Почему? Что это еще за новости?
— Сделай, как я прошу, хорошо? Приеду — объясню почему.
— Хорошо. Как скажешь.
— Спасибо.
Турецкий отключил связь и убрал телефон в карман. Повернулся и подошел к капитану.
— Мы выяснили, как зовут девочку, — угрюмо сказал тот, тщетно пытаясь высечь пламя из промокшей зажигалки. — Ее зовут Маклюда Гугушева. Одиннадцать лет. Возвращалась из музыкальной школы. Мать сидит в машине. У нее шок.
Турецкий поднес зажженную зажигалку к сигарете оперативника. Тот прикурил и кивнул. Затем выпустил облако дыма, покосился на мертвую девочку и тихо спросил:
— Так вы успели разглядеть их лица, Александр Борисович?
— Нет, — ответил Турецкий. — Не успел. Меня быстро вырубили.
Капитан посмотрел на забинтованную голову Турецкого (бинт нашелся в аптечке опербригады) и нахмурился.
— Вам бы к врачу, — сказал он. — Вдруг что серьезное.
— Ничего там серьезного нет, — ответил Турецкий. — Просто несколько ушибов. Кровь давно остановилась.
Капитан помолчал, потом вздохнул и сказал:
— Жаль девчонку. Еще и пожить не успела. Кем надо быть, чтобы сделать такое? Что творится с этим городом?
— То же, что и всегда, — сказал Александр Борисович. — Правильней спросить — что творится с этим миром?
— Девочка таджичка, — сказал после паузы капитан и пожал плечами. — Думаю, это могли быть скинхеды.
Турецкий покачал головой:
— Нет. Они не выглядели как скинхеды. Никаких лысых голов и высоких ботинок со шнуровкой. Обычные парни.
— Да уж… Обычные парни.
Капитан швырнул окурок в лужу и двинулся к машине.
11
— Как голова? — поинтересовался Плетнев, ставя перед Турецким чашку кофе.
— Нормально, — ответил тот. — И хватит задавать мне этот вопрос.
— Вижу, ты не в духе, — заметил Плетнев. — Я вот что хотел тебе сказать, Саша: в том, что случилось, нет вашей вины. Абсолютно.
— А с чего ты решил, что я виню себя?
— Вижу. У меня на такие вещи глаз наметанный.
— Тогда считай это оптическим обманом. Со мной все в порядке.
— Ты же сам сказал, их было не меньше десятка, — продолжил Плетнев. — И все — крепкие, молодые парни. Одному с такой оравой не совладать. Даже если есть ствол. А ты был без оружия.
— Двенадцать, — сказал Александр Борисович.
— Что? — не понял Плетнев.
— Их было двенадцать.
— Откуда ты знаешь?
— На теле девочки нашли двенадцать ножевых ранений. Думаю, это было что-то вроде ритуала. Каждый из этих подонков ударил ее ножом. Двенадцать ударов — двенадцать человек.
— Похоже на ритуал. Но скинхеды так обычно не поступают.
— А с чего ты решил, что это скинхеды?
— Прочел в газете. — Плетнев взял со стола газету и протянул Турецкому. — Вот, Александр Борисыч, полюбуйся. Наши писаки все про все знают. Вероятно, у них есть прямой телефон с Господом Богом.
Турецкий взял газету и скользнул взглядом по строчкам.
«…Не вызывает никаких сомнений, что таджикская девочка пала жертвой не просто распоясавшихся хулиганов, а банды скинхедов. Сам собой напрашивается вопрос: до каких пор мы будем терпеть фашистов в нашем городе? До каких пор мы будем терпеть их в нашей стране? В стране, победившей коричневую ржавчину, которая шестьдесят лет назад сделала попытку пожрать весь мир. Как могло получиться, что внуки героев, остановивших гитлеровскую армаду, сами стали фашистами? Мы задали эти вопросы руководителю одной из думских фракций.
— Коричневая зараза распространяется по России. У меня нет никаких сомнений в том, что во властных кругах есть силы, которым выгодно держать фашистов на коротком поводке, не уничтожая их. Но, как говорил кто-то из великих, игры с дьяволом не доводят до добра.
— Вы думаете, фашистское движение в России существует?
— Нужно быть слепцом, чтобы этого не заметить. Фашисты действуют широким фронтом. В одной только Москве действуют несколько фашистских группировок, поделивших город на сферы влияния.
Только за последний год в Москве были убиты восемь иностранцев, среди которых шестеро — гости из стран СНГ».
— Ну? Как? — поинтересовался Плетнев. Турецкий пожал плечами.
— Чушь, как и всегда.
— Что именно?
— Все. Никакого широкого фронта фашистов не существует. Российские фашисты — это что-то вроде мифического козла отпущения, на которого взваливают свои грехи умники из правительства.
— А как же восемь убийств? Александр Борисович усмехнулся.
— Одного из восьмерых сбила машина. Еще один упал с моста в реку, когда возвращался с вечеринки из немецкой пивной.
— А остальные шестеро? — не сдавался Плетнев. Турецкий пристально на него посмотрел.
— Знаешь, сколько человек было убито в Москве за последние три месяца?
— То есть ты думаешь, что…
— Я ничего не думаю. Я знаю, что в Москве, так же как и в любом большом городе мира, есть несколько молодежных банд. Причем больше половины членов этих банд — парни, вставшие под знамена со свастикой по ошибке или по слабости душевной. Просто родители и учителя не объяснили им, что такое хорошо, а что такое плохо. Плюс — подростковая агрессия. Не было бы свастики, они бы с такой же готовностью встали под знамена с намалеванным Микки Маусом.
— Значит, фашизма в России нет?
— Пока нет. Но при таком мощном пиаре скоро появится. А главные его идеологи будут сидеть там же, где сидят сейчас — в Думе и правительстве.
— У тебя слишком мрачный взгляд на вещи, — заметил Плетнев. Он искоса посмотрел на Александра Борисовича. — А теперь скажи то, ради чего приехал сюда и просил меня задержаться. Что-то случилось? Я вижу, у тебя душа не на месте.
