Она упала на свой старый, любимый диван и зарыдала громко и отчаянно. Пружины под ее бьющимся в истерике телом скрипели, словно хотели успокоить, убедить, что смертельная опасность уже позади. Но она теперь боялась верить. Даже прибежавшая мама с закутанной мокрым полотенцем головой, не могла, как ни старалась, ее успокоить…
Раздалось несколько резких, нервных звонков в дверь, Ксения Александровна, тоже не спрашивая, открыла дверь. Она едва не упала на пол от напора ворвавшегося Турецкого. Он замер на миг, услышал глухие рыданья и белыми от бессильной ярости глазами впился в лицо матери:
— Что?!
— Испугалась, — сразу поняла смысл вопроса Ксения Александровна. — Реакция такая, Сашенька…
— Вас не тронули? — с трудом переводя дыхание, спросил он.
— Нет, нет, голубчик…
Турецкий, не снимая куртки, прошел в гостиную, остановился в дверях и кинулся на колени перед лежащей ничком на диване, все еще вздрагивающей Валей.
— Успокойся, моя хорошая, — ласково забормотал он. — Все обошлось, правда? Успокойся и подробно расскажи мне, чего они от тебя хотели. Это очень важно. А насчет угроз ты плюнь и забудь, они бы вас и пальцем не тронули, им я нужен, а не ты или твоя мама. Это они себе цену набивали.
— Документы нужны, — нервно всхлипывая, Валя оторвалась от дивана и села. — Сашенька, любимый, я так испугалась! — она упала головой на его плечо и снова заплакала, но тише, почти молча, только слезы лились, не переставая, а она не вытирала их. — Я знаю, я виновата… Я за маму боялась… Прости меня, Сашенька!..
— Ничего страшного не произошло, я тебе повторяю, успокойся и иди в ванную. Ты очень красивая с размытыми своими ресничками, — он засмеялся, почувствовав, наконец, облегчение. — Ну, все в порядке, дай-ка, моя храбрая трусиха, я тебя в носик поцелую… — Он погладил ее колени, сжал их ладонями с откровенной, но сдержанной страстью и добавил шепотом: — А знаешь, я очень понимаю этих мерзавцев. Такую красоту невозможно не заметить…
— Ой, да ну тебя, ей-богу! — и она всхлипнула в последний раз, поглядев на него уже с «мокрой» улыбкой. — А что ты им сказал? Они сразу стали звонить, потом бросили деньги на стол — вон, в газете, — она показала рукой, — велели мне убираться отсюда и тебя забрать с собой. И ушли, ругаясь.
— Сказал то, что и должен был, не бери в голову, тебя это уже не касается. Это проблемы Генеральной прокуратуры. А вот деньги? — он поднялся, взял и развернул сверток, взглянул на приличную пачку тысячных купюр и прикинул на вес: тысяч на пятьдесят, не меньше, и спокойно заметил: — Ну, что ж, считаю, что они тебе еще понадобятся.
— Ты что?! — испугалась Валя, глядя на него растерянными глазами.
— Это плата за твое молчание. Не больше. А ты и так ничего не знаешь. Поэтому, даже если и захочешь что-нибудь рассказать, то не сумеешь. Нечего тебе рассказывать. Бери и молчи, я знаю, что говорю. Тем более что никаких расписок ты не давала. Вот так, и не спорь, я лучше знаю.
— Но что ты им сказал? — настаивала Валя.
— Сказал, что знаю, кто их послал и потребовал встречи с ним. А им приказал немедленно убираться. И то, что ты мне только что рассказала, указывает на то, что они четко выполнили мой приказ. Если б еще не ругались, верно? — он засмеялся, подмигнув ей, и тем окончательно снимая напряжение.
Затем вышел на кухню, дав Вале возможность привести себя в порядок. Там он посмотрел в окно: вчерашней «БМВ» на стоянке не было, все правильно, он же действительно запомнил номер этой машины. Но узнать про нее могли только коллеги из «Глории», либо прокурор Махотин, если он захочет. Что неизвестно.
Зато известен вопрос: «Что делать, когда нечего делать?». Вот он-то и встал теперь перед Александром Борисовичем во всей своей прямолинейной полноте. Раз послушались, значит, приняли его приказ. И теперь все наблюдение ляжет на Филиппа с Николаем, которые наверняка уже прилетели и ожидают его в гостинице. Вообще-то, хоронить можно уже завтра, если успеют могильщики, а они обещали. А сегодня надо обязательно встретиться с ребятами. До того, как господин Краев решит встретиться с ним. А что захочет, это однозначно. За себя Турецкий не боялся, убивать его не станут, но попугать попробуют, а когда поймут, что он не боится, постараются купить. Ну, что ж, за хорошие деньги, — только очень хорошие, — он, пожалуй, согласится. А что остается делать? Работать ведь все равно не дадут, вот он и выберет теперь, как говорится, из двух зол… третье…
Валя подошла к нему, обняла сзади за шею, положила на плечо голову, — ну, прямо семейная идиллия, да и только! И Турецкий чуточку пожалел, что он не мусульманин и не дано ему иметь хотя бы двух жен, а как было бы прекрасно! Одна — для постоянных ссор, а другая — для нежных и страстных утешений! Увы!..
— Сашенька, я не знаю, честное слово, что делать с этими деньгами. Совесть не позволяет мне… Не могу я, вроде как за Геру взятка, понимаешь?
— Понимаю. Тогда поступим иначе. Ты мне одолжишь их — на время, а я в Москве верну тебе свой долг, хорошо? Кстати, таким образом, у нас с тобой появится и отличная причина для встречи, ага? — он уставился на нее хитрым взглядом, и Валя просияла. — И никаких тебе обманов!
— Ох, какой ты!.. Ты и не представляешь, как я тебя люблю, и ради свидания с тобой готова на любые твои условия…
Вон, как она ловко «перевернула» его предложение: вроде, встреча и свидание — одно и то же, но по настроению и, естественно, по результатам, это еще надо посмотреть!
— Значит, договорились… А теперь еще раз слушай меня и внимательно. Как мама слушала и потому не сделала ни единой ошибки… в отличие от тебя.
— Ну, прости, — опечалилась она.
— Давно простил. Очевидно, мне придется принять их условия, правда, не навсегда и только отчасти. Понимаешь? Итак, сейчас еще не слишком поздно, вы накрепко запираетесь, а я подъеду к себе, в гостиницу. Так и скажи маме. И серьезно отнесись к тому, о чем я прошу: двери никому не открывать. Кто бы ни приехал — милиция, прокуратура… Никому! Кроме меня.
— Ясно, — она расплылась в счастливой улыбке. — Ясно, любимый мой…
— Теперь — о деле. Если у тебя кто спросит, ты не должна ничего знать о том, что в гостинице у меня назначена одна важная встреча, понятно? Сейчас бандиты наверняка сняли наблюдение, в нем, после нашего телефонного разговора, пожалуй, нет необходимости. Но все равно проверка не помешает, и одному мне это будет сделать легче, не смотри на меня так, больше не возьму с собой! Теперь это дело становится по-настоящему опасным.
— А разве нельзя пригласить того, с кем тебе надо встретиться, к нам, сюда? Чтоб ты никуда не уезжал? Сам же говоришь, что больше за нами не наблюдают? Или я неправильно тебя поняла?.. — помолчав, Валя спросила осторожно: — Или ты это делаешь из-за мамы?
— Не только. Еще и про себя не забывай. Именно ты для них — самая лакомая приманка. А я должен завершить еще сегодня основные дела. Похоронить Геру они мне позволят, это бесспорно, но потом наверняка станут выдвигать условия, от которых я, к сожалению, не смогу отказаться. Объяснять тебе ничего не буду, только скажу одно: рисковать вами я не желаю, раз вы такие непослушные дурочки. И это понятно?
