— О чем это говорит, ребятки? — задал почти риторический вопрос Турецкий. — О том, что они сознательно «шьют дело». И, значит, какой отсюда следует вывод?
— Делать ноги, — хмыкнул Антон Плетнев и оглянулся — на всякий случай: не подслушивают ли еще и тут.
— Я тоже думаю, что тебе, Саша, пора смазывать лыжи. Ты нам здесь пока не нужен. А с этими дежурными-горничными я раньше них сумею поговорить по душам. Показания Малиновской — у меня. Со всеми ссылками. Но эти деятели сейчас станут нас всячески тормозить.
— Я уже и сам так думаю. — Турецкий кивнул. — Нет, я понимаю, что этому местному Каину просто необходимо нагадить именно мне. Моя вина, ничего не поделаешь, сам вызвал огонь на себя. Но я не подозревал, что они станут действовать так прямолинейно глупо.
— Может, помнишь еврейский анекдот на тему, из конца семидесятых? — с философской усмешкой спросил Плетнев.
— Это насчет мудрого совета старого ребе? Кто у Ривочки родится, «брунет» или «рижий», еще неизвестно, а ехать-таки надо? Ты про это? — засмеялся Турецкий.
— Именно, — поддержал Антон.
— Таки надо, — вздохнул Щеткин. — Ты сейчас прямо в Латвию и отваливай, больше пользы делу. В Москве твоего «убивца», скорее всего, уже нет, искать и перекрывать «каналы» поздно, вчера надо было. Так что и в Москве тебе тоже делать нечего. Вещей у тебя с собой тоже нет. Кобель ты, извини, беспородный, если спросит кто, ответишь, что просто поссать вышел. Да и кто тебя именно сейчас догонять будет? Им ты ничего, кстати, не должен, подписки они с тебя не брали. А если нас захотят послушать, так мы с Антошей можем им такой шикарный театр устроить — у себя в номере! Будем разговаривать как бы с тобой и коньячок употреблять. А ты в ответ только мычать станешь. Многозначительно, как положено генералу. Ну, и чем тебе не «Сыщики на привале» художника Рэпина? Обхохочутся…
Над Петиной идеей «обхохотались» сами сыщики. И решили не оттягивать события, начать действовать немедленно. Пока те, в прокуратуре, не передумали, рабочий день-то у них еще не кончился. А этот народ не любит, когда его уличают, за руку хватают — могут и набычиться. А зачем?
Вот это, пожалуй, и стало решающим аргументом. Петр спустился в номер, чтобы взять свои сегодняшние записи допроса Малиновской — Александр обещал сегодня же сделать с них в Москве копию и передать по электронной почте обратно. А все остальное у Турецкого было при себе. Точнее, на себе. Только вот еще Антон ему свою легкую куртку одолжил, чтоб по дороге до аэропорта, да и в самом порту не так резко бросался в глаза генеральский-то китель Александра Борисовича.
Впрочем, он сам же решил и проводить Турецкого. А в аэропорту он уже успел за сегодняшний день стать почти своим человеком. Так что и с билетом до Москвы проблем не возникнет. И ненужного внимания к себе Александр Борисович будет привлекать гораздо меньше.
— А твоя задача, Петя, — с серьезным выражением сказал Плетнев, — на какое-то время усложняется. Тебе придется чокаться и выпивать одному, а вот разговоры вести в раскладе на три голоса. Выдержишь, если не очень долго? А я вернусь и охотно поддержу тебя в трудах праведных.
— Выдержу… — совсем уже тяжко вздохнул Щеткин. — Но ты все-таки не задерживайся. Саша, привет Москве, я по ней соскучился. А ты, надеюсь, сюда больше не вернешься…
Плетнев возвратился из аэропорта в половине восьмого. Щеткин полулежал в кресле у журнального столика, на котором стояли хорошо «надпитая» бутылка коньяку и налитая до половины рюмка. На тарелке лежали палочки надкусанной пастилы. Не совсем трезвым голосом Петр спросил Антона:
— Ну, погуляли? Давайте допьем, что ли… — И речь его была несколько растянутой, как у хорошо подвыпившего человека.
— Погуляли, — тоже «нетрезвым» голосом ответил Антон. — Наливай! Давайте, братцы, стремянную…
Он вопросительно уставился на Петра, а тот приложил палец к губам и многозначительно нахмурился. Они трижды чокнулись и выпили. Антон — до дна, с устатку, а Петр только чуть пригубил и отвратительно сморщился.
— Борисыч, ты давай-ка отдохни, а мы сходим в буфет, зажевать бы чего-нибудь… — И сам же невнятно прогудел нечто напоминающее «у-гу-у».
В коридоре Щеткин сказал:
— Как только «мы» вернулись и начали застолье — звонок. «Алексан Борисыча, пожалуйста». Я: «А кто просит?» — Мне: «А вы сами кто? — и злорадно: — Секретарь?» — Я: «Ага. Только нету Сан Борисыча, вышли они в магазин. Так что им передать прикажете?» В ответ — короткие гудки. А через примерно полчаса после начала моего «застолья» звонит Шипилов. Тоже подай ему Сан Борисыча. Я говорю: «Отъехал ненадолго». — «А когда будет?» Я говорю: «Как появится, я скажу, и он перезвонит вам, Геннадий Герасимович». Тут он меня «узнал» и спрашивает, где протокол допроса Малиновской? Я отвечаю, что читает Турецкий и разговаривает по этому поводу с Москвой. А где он, спрашивает, это делает? А вот где он это делает, отвечаю, не знаю, может, говорю, из приемной губернатора. Чего, думаю, церемониться-то? Пусть побегают. Ладно, отстал. Только очень просил, как Саша прочитает, ему передать этот протокол, в прокуратуру. В дело свое, надо понимать, подошьет. Как личную заслугу.
— И все?
— Я тоже так подумал. Но — нет. Вот буквально пятнадцать минут назад снова звонит. Почему, спрашивает, мобильный Турецкого отключен? Ну, тут и я «вспомнил». Так у него же, говорю, аккумулятор сел, а зарядное устройство он второпях в Москве оставил. Так что ждите, говорю, когда появится и позвонит отсюда, из номера. А он, спрашивает, у вас, что ли, будет спать? В смысле, у нас. Я ответил, что еще не знаю. Мы, мол, не против… Пойдем в буфет, хоть колбасы кусок, что ли… Я сразу-то не взял, не догадался, а у нас тут одна пастила, будь она… с детства терпеть не могу!.. Как ты считаешь, чтоб для полного кайфа, Саша успеет протокол еще сегодня сбросить Алеше Смородинову? Я выходил из номера, позвонил ему, предупредил — на всякий случай. Он смеется. Я говорю: «Ты только не проколись раньше времени!» Обещал… Так что ты со своего, секретного, звякни-ка Саше, а то мне кажется, что местные сыскари уже и мобильные наши прослушивают. Трудно, что ли? Когда им номера известны…
— Сашу не прослушают, он уж, поди, к Москве подлетает… А у нас вот чего было. Прямой слежки я не заметил. И Саша тоже не видел. Но что-то наверняка было, я спиной обычно чую, это у меня еще от африканских дел осталось, в крови уже сидит, похоже. В плоть въелось… Понятно, под напряжением работали…
Щеткин ухмыльнулся.
— Ты чему радуешься? — Плетнев нахмурился.
— А этот анекдот ты вполне можешь и не знать, он появился в те годы, когда ты в Африке служил. Муж домой приходит, а у него на столе стоит голый мужик и в абажуре ковыряется. И жена — тут же. Ну, муж с вопросом: чего, мол, этот… в его доме делает? Жена отвечает, что это — электрик. Тебя ж, говорит, не допросишься лампочку сменить. «А почему голый?» — «Такого из ЖЭКа прислали», — отвечает жена. «А почему у него стоит?» — «Совсем тупой, — говорит жена, — человек же под напряжением работает!»
