Они репетировали эту сцену три часа подряд! Тем не менее, как и предполагали, Наташа расставалась с жизнью нелегко. Накинул петлю Эдька – он был выше…
– Ты же сам говорил, что Наташа была невысокая, – Сусанна нарушила обещание и снова перебила мужа. – Мог и ты накинуть петлю.
– Мог, – сурово ответил Игорь. – Но накинул – он…
Кулаков готов поверить, что у этой несостоявшейся врачихи был острый разум! Он не покинул ее даже в последние минуты. В первый момент, почувствовав страшное сдавление, Наташа инстинктивно потянулась к шее, но сразу за тем изогнулась и, суча ногами, попыталась повалить своего убийцу. Игорю пришлось ее придерживать, – и она его оцарапала. Не было страха – был азарт борьбы. Но вот наконец Наташа в последний раз приподнялась, вытянув показавшуюся очень тонкой шею, словно хотела стать на цыпочки, и грузно обмякла. По обнажившимся бедрам поползла струйка; лицо налилось синей кровью. Очки в процессе борьбы слетели – они и не искали их… Взяв – один за ноги, другой за плечи – потащили в комнату, поближе к Андрюхе, которого окружили композицией из принесенных с собой бутылок, обрызганных для правдоподобия водкой. Посмотрели пристально: не собирается ли очнуться, – или, того хуже, дуба дать? Что там Наташка говорила о каких-то мозговых симптомах? Но клофелин исправно оказывал свое действие, не больше и не меньше, чем задумано: Андрей тяжело храпел, запрокинув голову, но это был сон, а не обморок и не агония. Трогать его не решились, оставили все, как есть. На протяжении всех этих считанных минут, которые показались Игорю и Эдуарду целыми часами, они оставались в перчатках, так что беспокоиться об отпечатках пальцев не приходилось. На двери был английский замок, защелкивающийся. Хозяева после ухода гостей закрылись изнутри, – все ясно, какой разговор!
Игорю запомнилось, что потом около суток ныли мышцы. Спину ломило, будто мешки с картошкой таскал. Убийство – это, оказывается, тяжелый физический труд. Раньше не знал, теперь будет знать. Нелегко им, убийцам, приходится…
Но Эдьку он не убивал! Эдька сам не выдержал. После того вечера 7 ноября замкнулся в себе, начал пить, а потом вот… наложил на себя руки. Игорь к этому не причастен, но не скрывает, что это самоубийство у него вызвало облегчение. В пьяном виде Эдька звонил Игорю по ночам и возглашал зловещие малопонятные пророчества – что-то типа того, что на на дне мирового колодца он безумство свое проклянет. Пророчество не сбылось: кем-кем, а безумным Игорь себя не считает. Преступником – может быть, но ведь у кого же из крупных российских бизнесменов не найдется таких фактов в биографии? Любого олигарха копни, – получится, что Игорь по сравнению с ним голубь белокрылый… Между ними только та разница, что те, кто сейчас вышли в олигархи, убирали конкурентов чужими руками… Да, он убил. Но сказать, что он безумный – шиш! Если кто и помешался, так это Эдька: видать, шахматные мозги менее стойки, чем обыкновенные…
– А ведь твой сообщник сказал правду, – перебила Сусанна, – но ты его не понял. Сам посуди: вот ты сейчас совершенно заурядно и буднично рассказываешь своей жене о том, как убил беременную женщину. За стеной лежит наш больной сын, который пострадал из-за твоего преступления… Неужели, по-твоему, в этом нет ничего безумного?
Игорь хмыкнул, выражая здоровое презрение к подобным тонкостям.
– Все равно не понимаешь, – констатировала Сусанна. – Тебе стало легче, когда Биренбойм умер, потому что ты боялся, как бы он тебя не выдал. Но он бы тебя не выдал: разве можно было рассчитывать на правосудие в вашем городе? После того что вы сделали с Наташей, ему просто было невыносимо жить…
– Слабак потому что!
– Как я только могла провести столько лет рядом с этим человеком? – риторически воскликнула Сусанна. Смуглые тонкие руки ее взлетели вверх из пышных белых рукавов.
– Слушай, ты, освобожденная женщина Востока! – окрысился Кулаков. – Сама напросилась, а теперь хамишь! Я, между прочим, имел полное конституционное право ничего не рассказывать – ты не следователь, а я не на допросе!
Усмешка сделала темные губы Сусанны ядовитыми и в то же время – Игорь ошеломленно это осознал – влекущими:
– А ты не заметил, что мы впервые, наверное, со свадьбы – разговариваем? Не о бизнесе, не о машинах, не о кухонной технике, не о том, как Степан учится, не о том, куда поехать в отпуск, – разговариваем по-настоящему? Боже, на что похожа наша семья, если муж и жена могут по-настоящему говорить только об убийстве!
Не слыша речи, которая изливалась из этих властительных губ, Игорь приближался, зачарованный их горчайшей сексуальностью. Он хотел ее, – чтоб ему провалиться, он хотел ее, с которой почти двенадцать лет существовал бок о бок во имя коммерческих интересов! Которой заделал ребенка только потому, что так полагалось… Какая же она красивая, когда гневается! Не капризничает, не хнычет, не раздражается по мелочам, – к этому он давно привык, все это ему опротивело… Нет, именно гневается – потому что для гнева есть серьезная причина. Есть, и зачем это скрывать? На какую-то долю секунды Игорю стало так хорошо, что он удивился: ну что ему стоило признаться ей в убийстве раньше? Тогда эти двенадцать лет брака он мог провести не с постылой супругой, а вот с этой восхитительной женщиной…
Не помня себя, он приближался и приближался, пока выставленная вперед рука жены не уперлась ему в грудь. Красивая, длиннопалая, смуглая ладонь. Холодная – даже через рубашку – как рыба. Сусанне было сейчас наплевать, что муж ее хочет. Она-то его не хочет! И не захочет уже никогда…
Дело Кирилла Легейдо. Завершение романа
Таня Ермилова шла по улице. Шла в толпе, отделенная от нее толщей своего несчастья и, по своему обыкновению, говорила в мобильник – тому загадочному человеку, кто, по-видимому, готов выслушивать ее всегда и везде. У Тани дергались и кривились губы, но глаза оставались сухими. Она умеет держать удар, она не любительница плакать на людях. А впрочем, и время слез уже миновало…
– А ты мне говорила: нет, Таня, ты не любишь его, не хочешь его, ты хочешь денег, хочешь рулить финансами, хочешь быть бизнес-леди, хочешь быть крутой. А он тебя обманул, не дал тебе этой должности…
Не прерывая самообвинительной речи, Таня с размаху пнула попавшуюся под ноги пустую жестянку из-под пива. Жестянка, покатившись, несколько раз подпрыгнула на асфальте и замерла, наткнувшись на рекламный плакат. Обычно Таня, бродя по городу, обращала внимание на рекламу, вне зависимости, принадлежала та агентству «Гаррисон Райт» или конкурентам. Прикидывала: профессионально ли выполнено? Можно ли на этом примере чему-нибудь научиться? Но сегодня реклама оставалась ей глухо-безразлична… Как и сама, еще недавно любимая, профессия…
– Ты мне говорила: обмани его сама. Он думает, что ты завалишься на должности креадира? А ты научись этому! Одевайся, как все эти креаторы, думай, как они, стань своей… А помнишь, когда он женился? Ты мне говорила: эта кукла – любимая и единственная, а ты – никто! Но я-то видела, что она не любимая и не единственная, хоть и красавица. Что она мучается с ним, он с ней, а я мучаюсь сама с собой…
