Леня Савельев всегда чувствовал себя в «Гаррисон Райт» чужеродным началом: его осторожность и расчетливость вступали в противоречие с настроениями местных творцов рекламы, которые походя создавали шедевры, хохотали, говорили на невообразимом сленге, вели себя, точно сборище старых друзей в пионерлагере… Такими их воспитал, можно сказать, создал Кирилл Легейдо. Леня по-своему преклонялся перед Легейдо. И, несмотря на замкнутый характер, полюбил эту, казалось бы, во всем противоположную ему среду. Может, полюбил именно благодаря своему замкнутому характеру? Эти люди – они другие, не такие, как он, но они охотно приняли его в свое безалаберное, восторженное, упоительное сообщество. Найдет ли он что-либо подобное в другом месте? Не коллектив – именно среду, где можно жить?
Вернувшись домой из ресторана «Фазан», Леня испытывал неприятное чувство, будто сделал что-то не так, а что, не может припомнить. Такое бывало в школе после контрольной, когда допустишь не замеченную сразу ошибку в вычислениях, и лишь спустя полдня вдруг ясно представляешь весь ход решения и видишь, что ответ не сойдется. Чтобы отвлечься, Леня достал из холодильника копченой колбасы, нарезал полбатона хлеба и, разместив это все на подносе, уселся перед телевизором. В ресторане он от нервности заказал только зеленый чай… Да и вообще, всякие там рестораны – часть его деятельности, но он их не слишком любит. Недолюбливает есть на людях, со всякими там ножичками и салфеточками, в костюме и при галстуке. По-настоящему он расслабляется после трудного дня вот так, в семейных трусах и майке, нарубывая калорийные и совсем не изысканные продукты. В такие минуты в Лене просыпается его работяга отец…
Колбаса была жесткая, качественная, с высоким содержанием мяса, хлеб – ржано-пшеничный, с затверделой хрустящей черной корочкой. То, что ему по вкусу. Но расслабления не наступало: эту вкуснятину Леня жевал, точно туалетную бумагу. Он щелкал пультом, беспорядочно перескакивая с одной программы на другую, но повсюду натыкался на сплошную муть. То криминальные новости, то глянцевые сериалы, то затертые советские фильмы, снятые на выцветшей пленке. И везде, сплошняком – реклама, реклама, реклама! Поработав в «Гаррисон Райт», Леня приучился отличать хорошую рекламу от бездарной и удивлялся, как много серьезных, казалось бы, бизнесменов вкладывают деньги в сплошное фуфло. Примитивные слоганы, навязчивые вскрики, дебильные, перекошенные улыбками лица, способные скорее отпугнуть от рекламируемого продукта… И это еще по телевидению показывают! В прайм-тайм!
«Вот так пойдешь к Стасу, – сказал себе Леня, – а ведь Стас – ремесленник. Успешный, даже успешнее, чем был Кирилл, но именно ремесленник. Видел я продукцию его агентства… С какой стороны это касается меня, финансиста? Вроде бы ни с какой, а все-таки противно. В рекламе нашего агентства есть всегда какая-то тонкость, сложность, есть игра с потребителем… Или это мне так кажется, потому что привык?»
Леня осознал случайно мелькнувшие у него слова «наше агентство», и на душе стало совсем паршиво. Он выключил телевизор, и комната опустела, будто из нее ушел шумный, раздражавший, но все-таки живой собеседник. Тщательно дожевав последний бутерброд и выковыряв кусочек колбасы, застрявший между зубами, Леня взялся за телефон:
– Да, Стас. Это я, Савельев… Да, привет еще раз. Знаешь, я как следует все обдумал… Не нужно мне двух недель. Ответ отрицательный. Я остаюсь в «Гаррисон Райт».
Дело Кирилла Легейдо. Видеокамера
Что произошло? Где он? Почему так раскалывается голова? Все эти вопросы вспыхивали и погасали в сознании Турецкого, точно искры догорающего в черном небе салюта. Ни на один вопрос он не находил ответа, поэтому все они не оставляли ничего, кроме тягостного недоумения. Последнее, что он помнил, было лицо жены: с расширенными глазами, с губами, гневно сжавшимися в тонкую алую веревочку. Чем закончилась эта сцена? Он же хотел бежать вслед за Ирой, объяснять, что это пустяки, что эта свистушка Ольга для него – всего лишь элемент расследования, он готов был на колени перед женой падать… Упал? Кажется, упал. Но не на колени, а на спину – оценивая свое положение в пространстве, именно к такому выводу пришел Александр Борисович. Какого черта? Неужели Ирка его вырубила, как заправский самбист? Если так, это что-то новенькое в их отношениях: ни одна из предыдущих супружеских ссор не приводила к подобному эффекту!
Есть в медицине такое понятие: ретроградная амнезия. Это значит, что получивший травму человек не помнит событий, непосредственно ей предшествовавших. Вот и Саша Турецкий отлично помнил, как захлопнулась тяжелая дверь за Ириной, однако совершенно не помнил, что в следующий момент дверь снова распахнулась, и из-за нее выступил размытый колебаниями света и тени силуэт в бейсболке. Коротким быстрым движением сложенных в щепоть пальцев силуэт ударил Турецкого в шею, сбоку – и наступила темнота. А вслед за темнотой пришла боль…
Осторожно, крайне осторожно Турецкий приоткрыл глаза. Казалось, голова сейчас лопнет, как воздушный шарик, в который закачали слишком много гелия. Та-ак… Плоховато, братцы. Пространство колеблется. Над ним качается потолок и край стола, он лежит на полу за собственным письменным столом. Рядом слышны голоса Меркулова и Плетнева. Он разобрал произнесенные в бранчливом тоне слова Кости: «Где Турецкого черти носят? Мы без него не справимся…» Хотел откликнуться, но не смог. Язык не шевелился. Горло не повиновалось. Чувство, словно у куклы-марионетки, которой перерезали ниточки…
Голос Плетнева, искаженно-гулкий, доносился, как сквозь толщу воды:
– Я помню, в том досье на Жору-Технаря была одна зацепка… мелкая, конечно, но вдруг? Детская какая-то любовь… девочка из его двора.
– Да, было что-то, – так же подводно пробубнил Меркулов. – Девочка – ему не пара, из хорошей семьи… Потом он ушел в криминал, все связи, конечно, обрубил, а возле нее его видели.
– Знать бы хоть имя этой девочки!
– Сейчас ей лет тридцать должно быть. Посмотри в компьютере у Турецкого, вдруг там имя указано…
Турецкий, лежа на полу, видел, как к нему приближаются кроссовки – гигантские, прямо-таки великанские. Их остромордые рифленые морды походили на крокодильи. В современной версии сказки «Мальчик-с-пальчик» такую обувку мог бы носить людоед. «Сейчас мне на нос наступят», – зажмурился Александр Борисович. Но этого не произошло: человек, обутый в кроссовки, остановился и наклонился над неподвижно лежащим телом. И был это самый необходимый в данную минуту человек: Антон Плетнев.
– Сашка! – всполохнулся Плетнев. – Елки, что…
Продолжения Турецкий не услышал. Все снова провалилось в темноту…
…И тут же Турецкий обнаруживает себя, сидящим на стуле, с мокрым носовым платком на лбу. Меркулов и Плетнев стоят у телевизора. Экран телевизора Турецкому отсюда не виден, зато видно, что к нему подключена мини-видеокамера. Голова по-прежнему гудит, как шаманский бубен, однако тело ему повинуется, а это уже огромный плюс.
– Это… – слабым кивком Турецкий указал в сторону камеры. – Это что?
