Яковлев продолжал молча разглядывать Александра Борисовича, потом, решившись, все-таки заговорил:
— Слушай, а ты уверен, что вообще успеешь этот клубочек размотать?..
— Что ты имеешь в виду? — Я слышал, тебя ждет перемещение, возможно, и в пространстве тоже…
— Ну надо же! — Турецкий сердито поморщился. — Все про меня что-то такое слышали, все, кроме меня!.. Да какое там перемещение, Володя?! Мне бы второй класс наконец присвоили — и на том спасибо! Ты хоть подсчитывал, сколько лет я уже пребываю в качестве госсоветника юстиции третьего класса?.. То-то и оно!
— А что Константин Дмитриевич? — поинтересовался Володя. — Он ведь считать пока что тоже не разучился? Кроме того, если слухи о твоих новых перспективах верны, то присвоение следующего класса вполне может совпасть как раз с назначением на новую должность.
— Например?
— Например, на должность главы федерального округа — неважно какого…
— Все ясно… — Александр Борисович снял очки, с неожиданной грустью посмотрел в окно, за которым утренние серые тучи успели разойтись, обнажив васильковую синеву.
— Не стану тебе говорить, что на сегодняшний день все места, тобой упомянутые, заняты. Мне сегодня Костя после летучки кое-что шепнул на ушко, только учти, это я тебе не для дальнейшего распространения…
— Мог бы и не предупреждать, — подал слегка обиженно реплику Яковлев.
— Мог бы — не предупреждал бы… Словом, разговор шел о том, что нашему генеральному предложили — понимаешь? — подать прошение об отставке… И похоже, это вопрос нескольких дней… Кого назначат на его место — неясно, но перемещения действительно будут. Дело не в этом, а в том, что лично я никуда перемещаться не намерен. А что касается присвоения второго класса, так Меркулову сейчас, как ты понимаешь, не до того, над ним самим могут тучки сгуститься. Правда, будем надеяться, этого не произойдет. Только дурак не поймет, что такого профи, как Костя, да еще с его опытом, на раз-два не отыщешь.
— Верно… А ты, Борисыч, что, из-за Ирины Генриховны — ну насчет перемещений?
— В том числе и из-за нее. А вообще-то, Володя, если честно, устал я… В последнее время какое-то идиотское равнодушие подступает, наподобие приступов… Вероятно, и правда устал.
— Ну уж ты-то — и равнодушный? — Володя улыбнулся. — Сам себе противоречишь, Сан Борисыч! Равнодушные под впечатлением встречи, про которую ты упомянул, дел из архивов не извлекают, поскольку текущих и без того завались!
Турецкий не выдержал и тоже улыбнулся:
— Я ж говорю — приступами накатывает… Кроме того, насчет Иришки действительно серьезно. Даже доктор руками разводит, откуда у нее столько тревоги за мою персону, занятую все последнее время исключительно бумагомаранием. Врач к тому же утверждает, что на самом деле все должно быть наоборот.
— Что — наоборот? — не понял Володя.
И Турецкий, добравшись до остро волновавшей его в последнее время темы, охотно пояснил — Понимаешь, у беременных, наоборот, инстинкт самосохранения, а значит, и сохранения ребенка, должен быть сильнее, усиливается он, а не ослабляется! И в этой связи они поглощены собой, а к окружающим, напротив, должны относиться спокойнее, равнодушнее, чего-то и вовсе не замечать и не чувствовать… А Ирина моя с каждым днем все больше нервничает — и состояние свое, словно специально, ухудшает! Это ненормально!
— Знаешь, — Яковлев смущенно посмотрел на Турецкого, — я в этом, если честно, ничего не понимаю…
Александр Борисович спохватился и тоже почувствовал себя неловко:
— Извини, я в последнее время слишком много об этом думаю… Еще немного — и можно наниматься в их больницу медбратом — на случай, если из Генпрокуратуры вылечу!
Они рассмеялись оба одновременно, и возникшее напряжение тут же спало.
— Ладно, уважаемый опер, — доброжелательно поглядел на Володю Турецкий. — Ты так и не ответил, сможешь заняться Глуховым? Учти, формально дело не возобновляя… пока. Так что имеешь право отказаться.
— Когда это я тебе отказывал? — удивился тот. — Буду, конечно! Все равно до отъезда делать нечего!
В дверь кабинета постучали, и в приоткрывшуюся щель просунулось миловидное личико Наташи.
— Александр Борисович, пришел факс из Коксанска, от Поремского! — Давай неси, — кивнул тот. А Володя Яковлев тут же поднялся со своего места:
— Ну все, не буду вам мешать! — и шутливо вскинул руку к виску. — Разрешите приступать к выполнению задания, господин госсоветник?
— Иди уж, иди, — ворчливо буркнул Турецкий, — докладываться можешь по телефону, обещаю мобильный свой больше не отключать… Спасибо тебе!
И, оценив длину факса, который Наташа в этот момент внесла в кабинет, кисло улыбнулся:
— Ну вот… Так бы и сказала, что целый половик прислал, а то — факс… В ближайшие полтора часа меня нет ни для кого!
2
Александр Борисович едва успел прочесть факс, полученный от Поремского, до половины, сделав несколько пометок в своем блокноте, когда его внутренний телефон ожил.
— Нет, ну что это такое?! — Турецкий сердито сорвал трубку с аппарата. — Наташа, я же просил!..
— Извините, Александр Борисович, но это Константин Дмитриевич: просит вас к себе — срочно…
Турецкий вздохнул и, пробормотав: «Против лома нет приема», начал выбираться из-за стола. Конечно, к тому, что всевозможные срочные и сверхсрочные дела возникают у них на каждом шагу, он давно привык. Однако сейчас, когда параллельно с работой в голове его все время крутились мысли о жене, то, что раньше воспринималось как должное, начало «важняка» раздражать. К тому же были причины, точнее, одна-единственная причина, по которой Костины неожиданные просьбы-вызовы уже много лет подряд всякий раз заставляли сердце Турецкого нехорошо сжиматься. Вопреки тому, что та давняя история действительно была давней и даже очень давней, в памяти она торчала наподобие даже не занозы, а навсегда застрявшего в плоти острого осколка…
О том, что случилось с ними обоими, можно сказать, в последние годы существования Советов, друзья не говорили никогда. Это был момент, когда Меркулов, старательно обучавший и натаскивавший своего младшего, удивительно талантливого следака Сашу Турецкого, сам делал едва ли не первые серьезные шаги по служебной лестнице. А в советские времена это было, как известно, чревато не только положительными эмоциями… Все началось с того, что Константина Дмитриевича вызвал к себе Генеральный, после чего он уже сам пригласил к себе Александра Борисовича.
Едва войдя к Косте в его только что обретенный отдельный кабинет, Турецкий сразу понял: произошло нечто экстраординарное. Меркулов был хмур и как-то неестественно бледен.
— Садись, буркнул он. — И Александр Борисович невольно начал лихорадочно перебирать в памяти все последние дела, пытаясь вычислить, где мог проколоться настолько, что вывел из себя даже Костю. Но, как выяснилось спустя минуту, прокололся вовсе не он… И чем дольше слушал Турецкий своего старшего товарища, тем тяжелее становилось у него на душе…История в пересказе Меркулова выглядела просто жуткой, убийственной во всех смыслах этого слова. Прошедшей ночью, по словам Константина Дмитриевича, в семье не просто крупного партийного деятеля, но еще и кандидата в члены ЦК КПСС (а в те годы это было то же самое, что в нынешние возглавить, допустим, администрацию Президента), словом, без пяти минут члена правительства, поскольку реально страной управляла партия коммунистов, произошло убийство… Да не кого-нибудь, а ребенка, что самое ужасное — приемного…
