Но он не снился.
— Здравствуй, Майечка, — ласково произнес он, — я твой новый палатный врач, временно замещаю Германа Германовича, ушедшего в отпуск… Так что уж не обессудь…
«Не обессудь»?! Да она просто-напросто онемела от радости, что не увидит, по крайней мере сегодня, этого мерзкого придурка!.. И сама не заметила, как улыбнулась в ответ дяде Юре — улыбнулась впервые за много месяцев. У него, кроме всего прочего, был еще и удивительный голос — она это сразу поняла и тут же стала отвечать на все его вопросы, чтобы еще и еще раз этот голос услышать, даже не вдумываясь в свои ответы.
Этого и не требовалось. Потому что с первой минуты их знакомства все вокруг переменилось, время, которое стояло на месте, словно случайно зацепившийся за крышу проклятой больницы кусок никому здесь не нужной вечности, вновь тронулось с места. Вначале — неуверенно и бесцельно, просто омывая ее своими теплыми волнами, потом — стремительно и целенаправленно…
Ей никогда не забыть своего первого разговора с мамой, состоявшегося благодаря их, как выяснилось, общему, настоящему Ангелу-Хранителю — дяде Юре.
Он сказал ей о мамочке просто, спокойно, словно ему это не стоило и вовсе никаких усилий, в первую же ночь своего дежурства.
— Майечка, — дядя Юра вошел к ней в палату, как будто заранее знал, что девушка, несмотря на полуночный час, не спит, — я могу тебе в этом помочь…
И спустя какое-то время, когда она впервые за столько месяцев услышала мамочкин голос и поначалу даже не могла произнести в ответ ни слова, ни звука, совершенно не замечая, что плачет, почти неслышным движением вытер с ее щек сами по себе катившиеся слезы.
Но самый серьезный из разговоров между ней и мамой, а потом между Майей и дядей Юрой состоялся позднее — наверное, не раньше, чем через неделю после его первого появления в ее «одиночке». И вот тогда и появилась цель . Настоящая, большая цель, на фоне которой даже то, что через какой-то там месяц Майе предстоит вырваться из проклятой больницы, выглядело почти ничего не значащим пустяком.
Единственное, о чем она еще сумела тогда подумать, — так это о том, как вытянутся физиономии у отца, а главное, у мерзавки Крысы, когда они с дядей Юрой осуществят свой план!.. И тогда же ей в голову пришла эта мысль — вначале робкая, почти неясная… Ставшая четкой лишь в тот момент, когда она после очередного разговора с мамочкой, сама не зная, как и почему, высказала ее вслух:
— Как же я хочу отомстить им… Как хочу!..
Дядя Юра понял ее тогда моментально и так же моментально ответил, без малейшего волнения в голосе:
— Никаких проблем, девочка моя, как скажешь — так и будет… Ради твоей мамы — я готов… И ради тебя…
…Теперь девушку эти воспоминания почти не волновали. Боль ушла, этих больше не существует, Бог сам наказал их, и Майя ни секунды не сомневалась — накажет еще, на веки вечные. Удивительно, но ненавидеть их она перестала.
Девушка посмотрела на разбросанные по полу снимки, протянула руку, взяла тот, что лежал к софе ближе других. Равнодушно посмотрела: на нем были запечатлены два черных пластиковых мешка, в каких обычно перевозят трупы, она видела такие по телевизору. Майя выпустила фотографию из рук, даже не проследив за ее полетом к полу, улыбнулась своим мыслям: до встречи с мамочкой оставался один шаг, который она сделает послезавтра.
Выскользнув из-под пледа, Майя направилась к дяде Юре. Он, как она и предполагала, сидел за компьютером, на экране которого был какой-то английский текст.
Дядя Юра, едва она вошла в комнату, обернулся к Майе и улыбнулся:
— Отдохнула?
— Ага… А почему ты пишешь по-английски?
— Ах это… — Улыбка его стала еще светлее. — Это письмо, предназначенное для моего коллеги в Штатах… Подожди секундочку, сейчас я его отправлю — и будем ужинать!
Девушка поняла, что действительно проголодалась, и, терпеливо дождавшись, когда дядя Юра, завершив все необходимые манипуляции, отправит письмо и выключит компьютер, покорно зашагала за ним на кухню.
ГОССОВЕТНИК ЮСТИЦИИ
1
За время, проведенное женой в больнице, Александр Борисович, всегда довольно трудно просыпавшийся по утрам, научился открывать глаза ровно в пять утра. Поэтому к моменту, когда просыпалась Ирина, он уже, словно часовой на посту, сидел возле нее. Несмотря на то что Семен Львович успокаивал его относительно здоровья Ирины Генриховны, Турецкий по каким-то неясным ему причинам продолжал волноваться за ее жизнь… Возможно, потому, что во сне Иришкино лицо, да и вся она, с выступающим под легким покрывалом животом, казалась Александру Борисовичу абсолютно беззащитной, отчего сердце у него сжималось в каком-то тревожном предчувствии.
Сидя на стуле возле ее кровати, он старался шевелиться как можно меньше, зная, какой у его жены чуткий сон: таким чутким он стал только из-за него, как считал сам Турецкий, далеко не лучшего из мужей… Сколько лет подряд ей приходилось волноваться за своего супруга, сколько и вовсе бессонных ночей провела она, ожидая, когда он заявится наконец домой после очередной действительно небезопасной операции!.. Да если уж совсем честно, сколько раз он лгал своей Иришке, выкручиваясь как мог в периоды своих случавшихся время от времени загулов?.. А она — она все понимала и… молчала. Терпела, мучаясь в ожидании, когда же ее ветреный муженек усовестится и приползет назад, к домашнему очагу… А однажды… Ах, как не хотелось ему вспоминать о том, можно сказать, единственном случае, когда ожидания Иришки могли оказаться напрасными! Только память — штука коварная: и приходит, и уходит, когда захочет сама…
Об этой авиакатастрофе, случившейся под Новосибирском, СМИ так и не узнали: меры, предпринятые на самом «верху», дали ожидаемый результат. С родственниками погибших тогда пассажиров — а их было около ста человек — работала целая армия психологов и представителей спецслужб, да и солидная компенсация, способная заткнуть рот кому угодно, дело свое тоже сделала…
Причина же такой массы предпринятых мер являлась двойной: во-первых, это был один из первых терактов на российских авиалиниях. Во-вторых, в числе погибших оказался близкий родственник тогдашнего члена правительства, едва ли не второй человек после его главы… Летевший в отдельном салоне с целым выводком дорогих шлюх…
Турецкому тогда здорово «повезло»: именно его и отправили на место катастрофы в качестве представителя Генпрокуратуры.
Впрочем, он и сам поначалу думал, что повезло: самолет взорвался при посадке, «черные ящики» обнаружили почти сразу. Кроме этого, двое пассажиров и бортпроводница, находившиеся в момент взрыва в хвостовой части лайнера, выжили, правда, находились на тот момент в реанимации в Новосибирске. Доктора уверяли, что по меньшей мере один из раненых выживет точно. У него оказалось не самое тяжелое ранение. И, посовещавшись с самим собой, Александр Борисович, прежде чем отправиться на место катастрофы, где уже вовсю работали специалисты, в том числе столичные, поехал в Первую городскую больницу, где упомянутый пассажир, к слову сказать, имевший непосредственное отношение к свите «правительственного родственника» и к самому правительству, как сообщили Турецкому в аэропорту, пришел в себя. В Новосибирске Александр Борисович к тому моменту был пару раз, город ему, если честно, совсем не нравился: раскинувшийся на площади большей, чем Москва, он, если не считать старого, еще прошлого века застройки центра, состоял из унылых, на взгляд Турецкого, микрорайонов, кое-где прерывающихся обыкновенными пустырями. Окончательной мрачности добавлял ему запах, витавший над этим безмерным пространством, — почему-то запах керосина, наводивший на мысль о керогазах, вышедших из употребления с полвека назад. Под стать всему перечисленному представлялись ему и жители города — хмуро спешившие по своим делам, с усталыми, безрадостными лицами…
